Я наискосок прошел через лужайку. Трава хрустела под ногами, как припаленная шерсть. Совсем рядом нетерпеливо и резко шумела Сола. Я раздвинул голые кусты ольшаника: наполовину высохшая река петляла по узкому руслу между обкатанными гладкими камнями. Черные корни, очень похожие на ноги огромных пауков, осторожно погружались в бородатые водоросли.
На минуту я остановился. Еще не поздно было отступать, у меня еще была возможность изменить свое решение.
Но она, даже не повернувшись ко мне, сказала:
— Очень парит, верно?
Я видел ее спину. Юстина сидела на берегу, наклонившись над водой, и не сводила глаз с мелкого извилистого ручья — рукава Солы.
— Видели тучу? Может, наконец выпадет дождь.
Я опустился рядом с ней. Она по-прежнему не смотрела на меня. Сидела, подтянув ноги и упершись подбородком в колени.
— Река может совсем высохнуть?
— Не знаю. Сола, пожалуй, не высохнет.
— Я здесь сижу целый час. Мне кажется, что даже за это время воды стало меньше.
— Я вас искал в пустом доме.
— Вы меня искали?
— Да.
Она молчала, застыв в прежней позе, словно съежившись от холода.
— Вы замучили моего мужа. Он весь день пролежал в кровати.
— Мы разговаривали.
— О чем?
— О давнишних делах.
— Разве вы были знакомы?
Она повернула голову, исподлобья глядя на меня.
Я впервые заметил следы веснушек на висках, на ее тонкой коже больного ребенка.
— А вы как думаете?
— Ничего я не думаю. — Она пожала плечами. — Я допускаю, что это возможно.
— Он никогда вам не говорил, что мы уже когда-то встречались?
— Нет. Он со мной о таких делах не разговаривает. Отделывается шутками. На это он мастер.
На берегу лежал пласт песка, нанесенного в половодье. Я сгреб в горсть горячие песчинки.
— Все ждут не дождутся, чтобы я отсюда уехал.
Она тоже набрала сухого песка в свернутую трубочкой ладонь.
— Я все время думаю, почему вы это сделали, — сказала она, внимательно на меня поглядев.
— Что сделал?
— Вы ведь знаете. Я уже однажды спрашивала.
— Я попросту был болен. Отравление или что-то в этом роде.
— Вы не стесняйтесь. У каждого ведь может выдаться такая минута.
— У колдуний тоже?
Она печально улыбнулась. Из ее ладони быстро сыпался горячий песок.
— Какая я колдунья. Я сболтнула в шутку.
— Как бы мне хотелось, чтобы вы были колдуньей.
— А если окажется, что это не так?
— Тогда я больше с вами не увижусь.
Теперь она размеренно качала головой, глядя на меня из-под сонно прижмуренных век.
— Хорошо. В таком случае постараюсь вас околдовать.
Пролетел жук. Майский жук. Мы прислушивались к его жужжанию, странно звучавшему среди оголенных, лишенных жизни кустов ольшаника.
— Видите ли, — вдруг сказала она, — я не знаю своих родителей. В сиротском доме, помню, что-то об этом говорили. Даже подозревали, будто я из немецкой семьи. Ну, знаете, из числа найденышей. Может быть, меня подобрали во время бегства немцев, хотя это маловероятно: я, наверное, родилась за несколько лет до их бегства. Вернее всего, партизаны где-то разбили немецкий транспорт, а в нем находились немецкие семьи, возвращавшиеся из России.
Я разглядывал ее темные волосы, в которых попадались рыжие, будто опаленные огнем, пряди, детский овал ее лица и старомодную ямочку на подбородке.
— Нет, это невозможно. Непохожи вы на немку.
Она качала головой в такт своим словам и смотрела на меня, я сказал бы, с вызывающим видом. Но я знал, что это только бессознательно усвоенная манера, своего рода кокетство.
— Как вы можете знать? Мне даже советовали обратиться в Красный Крест.
— Не делайте этого. Оставайтесь с нами.
— Останусь. Ну, конечно, останусь.
Теперь она загляделась на тоненькую струйку песка, вытекавшую из ее ладошки прямо на кустик чахлых незабудок, выросших на черноземе.
— Уж я знаю, что из-за вас у меня будут неприятности, — вдруг сказала она.
— Что вы говорите?
— Я правильно говорю.
И она посмотрела на меня с еще незнакомой мне улыбкой.
Я взял ее руку. Внутреннюю сторону ладони перерезал глубокий шрам — его можно было принять за особую линию жизни, отметину судьбы.
— Что это? — спросил я.
— Не знаю. У меня всегда был этот шрам.
Я поцеловал ее раскрытую ладонь. Она медленно отняла руку. И вдруг я обнял ее.
— Ну и что?
— Ну и ничего. — Она растерянно улыбнулась.
— Как там насчет колдовства?
— Плоховато.
Мы болтали просто так, лишь бы что-то говорить. Нервы у нас обоих были до крайности напряжены. У меня дрожала рука, которой я ее обнимал, и я отлично знал, что она это чувствует. Я притянул ее к себе и поцеловал.