Ока молчала, старательно втискивая ногу в упрямую туфлю.
— Мне очень неприятно, — тихо повторил я. — Ты знаешь почему.
Она нащупала в темноте мою руку и неожиданно поцеловала ее холодными губами.
Я повернул Юстину к себе так, чтобы на лицо ее упал слабый свет луны. Черты ее разгладились, усталость смягчила их. Она по привычке покачала головой, но тут же остановилась. Я почувствовал влажное тепло ее плеч.
— Пойдем, посидим еще немножко, — тихо сказал я.
— Надо идти. Холодно. Ты дрожишь.
— Не уходи.
— Нет, нет, — быстро проговорила она и пошла по направлению к лугу.
Тогда мы услышали глухой топот — можно было подумать, что от нас убегает зверь. У реки трещали ветки ольшаника. Эти внезапно возникшие звуки вскоре слились с монотонным журчанием Солы.
— Здесь кто-то был, — сказал я.
— Наверное, нам показалось.
С минутку я прислушивался к скупой жизни ночи. На том берегу мерцал свет в палатках и бараках, перекликались мужские голоса.
— Кто-то нас видел, — прошептал я.
— Ну и что?
Мы пошли лугом в сторону рыжего, дымящегося торфяника, за которым высился курган. Я взял ее руку и пальцами нащупал линию, замкнутую внутри ладони.
— Боюсь, что я потеряла всю свою колдовскую силу, — сказала Юстина. — Верно?
— Не знаю.
— Схожу завтра в Подъельняки. Там есть замковая гора, еще с прусских времен. В глубине ее, кажется, прорыты пещеры. Этакое урочище, знаете? Мне надо найти подходящие травки и вообще прийти в прежнюю форму. Верно я говорю?
— Вот как получилось, — сказал я сам себе, все еще удивляясь тему, что произошло.
— Простите.
— Нет, ничего. Я из тех людей, которые вечно из-за чего-то огорчаются.
Мы остановились у пригорка, на котором стоял их дом. Из окон падал свет, перерезанный крестами рам.
— Вот я и дома, — шепнула она. — Дальше не ходите.
— Я вас провожу до сада.
— Нет, нет, — быстро сказала она. — Я сама дойду.
Она легонько пожала мою руку и пошла по дорожке, покачиваясь, словно повторяя запомнившийся ей танцевальный ритм.
— Юстина! — негромко крикнул я.
Она остановилась, но не обернулась и не отвела глаз от освещенных окон. Я нагнал ее:
— Мы так и не попрощаемся?
Я хотел ее поцеловать; она опустила голову, и я едва коснулся щекой ее волос. А она побежала в гору по узкому коридору света.
— Юстина! — позвал я.
Она исчезла между кустами сирени, а потом щелкнула дверь. Я поднялся на пригорок и сел близко от их дома, прямо напротив окон. Я отчетливо видел стену с домотканым ковром и топчан, на котором лежал Юзеф Царь.
Потом показалась спина Юстины, медленно приближавшейся к топчану, и я видел ее аккуратно заколотые волосы, закатанные рукава кофточки и черную шаль, наброшенную на плечи. За те немногие секунды, которые прошли с момента нашего расставания, она преобразилась, стала степенной женщиной, возвращающейся со скучной прогулки.
Присев на краю постели, она что-то ему говорила. Он сперва напряженно всматривался в ее лицо, потом резко отвернулся к стене. Тогда она стала гладить его по голове. Продолжалось это несколько минут, и с моего места казалось, будто они уснули в такой позе. На побеленной стене шаталась тень абажура.
Потом он уткнулся головой в ее юбку, которая, наверное, еще сохранила запах реки. А Юстина все быстрее гладила его по голове, по слипшимся волосам, спина его заметно дрожала, наконец она протянула свободную руку и свет погас.
Я сидел неподвижно, собираясь с мыслями. Чувствовал я себя прескверно, и у меня возникло нелепое желание швырнуть камнем в окно, в котором отражался тоненький серп месяца.
— Ну и свалял ты дурака, — сказал я себе. — Никогда еще в жизни тебя так не обставляли.
Я тяжело поднялся с земли и зашагал к железной дороге. Следом за мной кто-то шел, я остановился, прислушался — никого нет. Ночь была тихая. Над рекой белела широкая дорога, выстланная туманом.
— Вот и хорошо. Теперь можно уезжать, — снова шепнул я и увидел перед собой неясные очертания разваливающегося пустого дома и затаившиеся в темноте деревья.
— Куда ехать? Куда?
Я снова, и на этот раз совершенно отчетливо, расслышал шаги, приближающиеся из темноты. Черная неровная тень остановилась где-то совсем рядом со мной.
— Сами с собой разговариваете? — заговорил прохожий.
— Привычка такая.
— Сидели в тюрьме?
— Нет. Но хорошо знаю, что такое одиночество.
Я старался вспомнить, кому принадлежит этот знакомый голос. Прохожий как-то странно ёкнул, и на мгновение я потерял его из виду. Потом я услышал, как он хлопает себя по карманам — ищет спички. В тусклом кружке розоватого огонька я разглядел лицо путевого мастера.