— А тебя потом Гунядый не искал?
— Он тебя до сих пор ищет. Почему ты не ночуешь у себя дома?
Пани Мальвина схватила партизана за пиджак и потянула, заставив снова сесть на стул.
— Господа хорошие, зачем же вы сразу про политику? Политика никого еще до добра не довела. Ильдечек, дитя мое, спой лучше что-нибудь.
Ильдефонс Корсак, очнувшись от глубокой задумчивости, потянулся за полным стаканчиком.
— Ах, не то, болезный мой, лучше спой гостям.
— Почему нет, могу спеть, но только по-русски.
— Боже ты мой, неужели ты других песен не знаешь?
— Нет.
— В разных армиях служил, свет божий повидал, а петь умеешь только по-русски?
— Все песни красивые, но русские самые лучшие, — упрямился пан Ильдефонс.
— Чего там тратить время на песни, — засуетилась пани Мальвина, видя, что брат ее готовится к сольному номеру. — Давайте выпьем.
— Ну, будем здоровы, — произнес путевой мастер не своим, раскатистым голосом.
На мгновение разговоры затихли, и как раз тогда хлопнула калитка. Кто-то быстро бежал по двору. Сержант Глувко, еще не успев проглотить первый стаканчик, схватил с подоконника шапку и с необычайным проворством спрятался за буфет. В комнату ворвались дети, мальчик с девочкой, и остановились, ослепленные светом лампы.
— Папа здесь? Мама велела ему сейчас же возвращаться, — сказал мальчик, с понимающим видом оценивая легкий беспорядок на столе.
Никто не решился ему ответить, все беспомощно переглядывались. Наконец пани Мальвина, видя, что ситуация становится критической, сказала, сладко улыбаясь:
— Отец ваш сюда не заходил. Вероятно, он еще на службе, бедняга. — И тут она страшнейшим образом поперхнулась то ли наливкой собственного изготовления, то ли просто от смущения.
Дети нерешительно потоптались и, провожаемые лицемерными улыбками взрослых, исчезли в темных сенях, через секунду уже слышен был стремительный топот их босых ног.
— Мерси, — печально сказал сержант Глувко, вылезая из-за буфета. — Боже, боже, какой позор. От собственных детей прятаться по углам. Эх, сивуха проклятая.
Он с покаянным видом вернулся к столу и потянулся за полным стаканчиком.
— Ну, будем здоровы, — сказал путевой мастер, четко выделяя каждый слог. И осторожно влил водку прямо в горло, со своеобразным шиком, так чтобы не двигался кадык, что считалось вульгарным в здешнем обществе, и, высоко вскинув голову, на мгновение прищурил глаза. Потом медленно открыл их, опустил голову и громко выпустил воздух. — Спасибо за угощение, — продолжал он, низко поклонился всем присутствующим и заодно поднял с пола свою фуражку. — Люблю я этак пропустить три, четыре рюмашечки. — Его качало из стороны в сторону; не без труда определив нужное направление, он резко рванулся к выходу.
— Быстро он скис, — бесстрастным тоном заметил партизан.
В сенях зазвенели какие-то жестянки. Пани Мальвина снисходительно улыбнулась.
— В ванную забрел.
— Неважно, попадет куда надо, — сказал граф Пац. — До ночи он еще хлебнет в одиночку, подправит дело.
Ильдефонс Корсак, все время внимательно наблюдавший, как со стола стекает огуречный рассол, вдруг запел грудным голосом:
— Цыц, — зашипела пани Мальвина, — да ты что, чокнутый? Матерь пресвятая, он, видать, снова хворенький. У него кишочки, как у окуня. Чуть выпьет рюмочку, на него сразу мистика находит.
— Хорошо поет. Пусть поет, — потребовал партизан.
— Нет! Упаси боже! — крикнула пани Мальвина. — Ах ты, проклятый, при всех императорах воевал, революцию делал, кто тебя, злыдня, таким скверным словам научил?
Ильдефонс Корсак фыркнул в зеленые усы и вперил в сестру суровый взор:
— Молчать! А то конем раздавлю!
Пани Мальвина быстренько воткнула ему в рот большущий кусок огурца, после чего очень ловко схватила его за голову и прижала локтем к груди.
Ильдефонс Корсак некоторое время метался, как щука, пронзенная острогой.
Пани Мальвина повернулась к нам лицом: затраченные усилия требовали от нее немалого напряжения, и вместе с тем она снисходительно улыбалась.
— Ишь, что выдумал, — сказала она, подчеркивая, что не принимает всерьез угрозы брата. — Где тут, в таком городе, взять коня? А почему это Павел все сидит и молчит и ничего не пьет?
— А глазами так и шныряет, — заметил партизан.
Сержант Глувко со вздохом поднял стаканчик. Я трусливо последовал его примеру.
— Вы собирались уехать, таинственный гость? — сказал партизан, глядя на меня поверх рюмки.