Пани Мальвина снова стиснула в своем объятии голову ослабевшего брата.
— Может, помочь? — предложил граф, а у самого глаза затянулись странной поволокой.
Он пододвинулся вместе с табуретом и обнял пани Мальвину.
— Ах боже, что за шалости, — пискнула жертва графской страсти. — Я ведь уже в летах.
— Тихо, тихохонько, — шептал граф, прижмурив глаза. — Женщина до тех пор молода, пока этого хочет.
— Боже мой, помилуйте, и этот напился. А там в окошко кто-то смотрит.
Мы поглядели на окно. За ним была ночь. Стекло отражало расплывчатые очертания наших фигур.
— Никто не смотрит, — шептал граф. — Обниму-ка я и другой рукой, сидеть будет удобнее.
— Присосался, как пиявка, — рассердилась пани Мальвина, уже придя в себя после первого испуга. — Мало вам тут кругом девушек?
— Вы любую молодую за пояс заткнете.
— Во имя отца и сына, сказанете же вы иной раз, — отмахнулась пани Мальвина и неожиданно захихикала.
Партизан стукнул протезом о стол.
— Довольно шуток.
Сержант с озабоченным видом подтянул слабо затянутую портупею.
— Фактически, так сказать, лучше, может, выпьем.
— Какой вы нахальный. Я ведь девица, — защищалась пани Мальвина.
— А я кавалер, и к тому же неплохой кавалер.
Тут граф прижался своей продолговатой, сально-желтой физиономией к щеке пани Мальвины, а она пискнула каким-то странным, праздничным голоском.
Партизан с такой силой стукнул протезом по столу, что подскочили все стаканы.
— Ты свинья, граф.
Пац выпустил из объятий пани Мальвину и повернулся к своему противнику. Он смотрел на него пустыми глазами, так, будто видел его впервые в жизни.
— Ты что сказал?
— Бабник, скотина.
Пац привстал с табурета.
— А ты еврей.
Стало очень тихо.
— Кто? — сдавленным голосом спросил партизан.
— Конечно, ты. Ты еврей.
Партизан пытался непринужденно рассмеяться.
— Видели? Он сошел с ума.
— Ты еврей, — повторил граф.
Партизан провел языком по пересохшим губам.
— Люди добрые, я ничего не понимаю.
— Ты еврей, — еще раз сказал граф.
Партизан оглянулся на нас, ища спасения. Он изо всех сил прижимал протез к бедру.
— Меня зовут Ясь Крупа.
Граф шагнул в его сторону.
— Ты еврей.
— Люди добрые, ну как я могу быть евреем, если меня зовут Ясь Крупа? Неужели вы верите этому кретину?
Но мы молчали, пораженные неожиданным поворотом дела. Сержант Глувко, чувствуя, что мы возлагаем на него определенные надежды, безуспешно старался застегнуть никелевую пуговицу мундира.
— Разве еврея могут звать Ясь Крупа? — в отчаянии спрашивал партизан.
— Я знаю, и ты это отлично знаешь, — говорил граф, вглядываясь в партизана бесцветными глазами. — Есть люди, которые тебя еще до войны знали. Помнишь того франта, который приехал с иностранным журналистом? Помнишь, как он на тебя смотрел?
Партизан растерянно хлопал веками; он поднял здоровую руку, протер глаза и с минутку разглядывал верхнюю часть своей ладони. А затем согнул в локте протез и не торопясь стал наступать на графа Паца, ногами расшвыривая по пути мешавшие ему табуреты.
— Боже, убьет! — взвизгнула пани Мальвина.
Сержант Глувко хотел было вскочить на ноги, но чересчур заторопился и по собственной вине поскользнулся и упал под стол. Партизан и граф сцепились посреди комнаты. С минуту каждый старался сдвинуть с места другого. Пац от напряжения оскалил длинные желтые зубы, и было похоже, будто он держит во рту початок кукурузы. Они резко качнулись, и с размаху их занесло в угол, к печке, сложенной из красных изразцов. Партизан ударился головой о колено жестяной трубы. На пол посыпались засохшие куски глины, которой был заделан дымоход. Пани Мальвина разинула рот, не замечая, что огуречный рассол стекает на ее босые ступни.
В пылу драки они оттолкнулись от печки и снова выкатились на середину комнаты. Граф вцепился в ворот рубахи партизана и старался дать ему пинка коленкой. Но тот, изловчившись, подставил графу ножку. Оба стукнулись о стену, но не прекратили драки, лампа у потолка стала быстро качаться взад и вперед.
Мало-помалу партизан взял верх. Он просунул под графский подбородок тяжелый протез и, как дубиной, придавил им шею своего врага. У Паца глаза вылезли из орбит, и чуть сверху, искоса, он смотрел на багровое лицо партизана.
— Ты еврей, — прохрипел граф.