Когда грохот грома утих, я спросил:
— Вам не страшно?
— Ведь это я вызвала грозу. Разве вы не знаете?
Я сник, раздумывая, что бы ей ответить, и в полной темноте не отводил глаз от окон — ждал следующей вспышки молнии.
В конце концов я стал искать ее вслепую. Она стояла не двигаясь, сплетя руки на груди.
— Нет, — прошептала она, когда я, сев на кучу сырой соломы, попытался потянуть ее за собой.
Я сидел один.
— Какое бессмысленное упрямство.
Она стояла на том же месте в темноте и молчала.
— Вы дрожите, — сказала она наконец.
— Я вывихнул ночью ногу.
Раздался скрип шагов: она села рядом со мной, и я почувствовал нежное тепло ее дыхания.
— Река подошла уже к самому нашему дому, — тихо заговорила Юстина. — Картина ужасная. Плывут целые деревья с корнями, части каких-то строений. Я видела даже дохлую корову. Пожалуй, нам придется бежать.
— А они? Люди со стройки?
— Уехали. Остались только машины и пустые бараки.
— Вам холодно. Я накину на вас плащ.
— Нет, нет, — возразила она. — Мне вовсе не холодно.
Я укрыл ее полой дождевика. Она не сопротивлялась, но словно и не замечала моих забот — сидела неподвижно, а я кончиками пальцев чувствовал, что ее кожа стала жесткой от холода. Капли величиной с желудь бомбардировали валявшиеся на полу бумаги.
— Мне кажется, что я вас обманываю, Юстина.
— Вы меня обманываете?
— Да, у меня такое ощущение.
— Это не так-то просто.
На меня снова накатил приступ дрожи. Я стиснул зубы, чтобы они не стучали так громко.
— Пожалуйста, скажите мне, что вы на самом деле обо мне думаете, — спросил я немного погодя.
— Я ведь колдунья. Верно?
— Эх ты, дурочка, — неслышно сказал я и притянул ее к себе.
Я целовал ее стиснутые губы, неумелые и бесстрастные. Мы упали навзничь, и перед моим взором опять появился крутой пригорок, тропинка, красная от покрывавших ее хвойных игл, и партизан, барахтающийся, как рыба на песке. Я поборол ее сонную пассивность и приник к ее теплому телу.
Потом я сокрушенно слушал свое тяжелое дыхание и заметил, что одежда наша впитала в себя дождь, что солома стала скользкой от сырости и что даже руки у меня мокрые. В ямке над ее ключицей я согрел своим дыханием одно местечко, и там уже скапливалась влага, которую я надышал.
— Ты… Ты счастлива? — спросил я настойчиво.
Но она не ответила. Я сел и привел в порядок и ее и мою одежду. Ветер скользил по крыше, где-то стукнуло, как будто захлопнулась дверь, впустившая странника.
— Ничего ты не понимаешь, — тихо сказала она, садясь рядом со мной.
Я достал пачку сигарет. Она отыскала мою руку и взяла одну сигарету. Мы закурили, загораживая огонь от сырости, проникавшей сквозь все щели дома. Когда при затяжке разгорались красные огоньки, мы украдкой наблюдали друг за другом.
— Вы дрожите, — сказала она.
— Я ночевал в лесу.
Она обняла меня свободной рукой. Плащ сполз с ее спины, но, погруженная в свои мысли, Юстина этого не заметила. Я прижался к ней, меня все чаще била лихорадка. Юстина бросила сигарету, которая долго шипела, агонизируя на полу в венчике розового света. Теперь она обняла меня второй рукой и укачивала, переняв мою манеру.
— Скажите мне, пожалуйста, бывает ли так, что он внезапно исчезает на какое-то время, будто для того, чтобы скрыть свое состояние, свое психическое расстройство, право не знаю, как это назвать.
Она стала меня сильнее укачивать.
— Я начинаю подозревать, что вы со мной встречаетесь исключительно из-за моего мужа.
— Мне очень важно знать то, о чем я спрашиваю.
— У каждого есть свои тайны. Я не знаю. Иногда он исчезает, даже среди ночи, потом возвращается, словно после тяжелой работы. Есть у него такая странность, но я никогда об этом не думала.
Меня уже непрерывно трясла лихорадка, я скрючился под мокрым плащом, прижавшись головой к ее теплым коленям. Она перебирала мои волосы, прядку за прядкой, как бы снимая с них сухие еловые иголки.
— Поздно уже, — я щелкнул зубами.
Ее руки остановились на моих висках.
— Выкурим по сигарете, ладно? — прошептала она.
Она давилась мокрым, едким дымом. Река гудела, как дремучий лес во время грозы. Чтобы сдержать дрожь, я закусил край воротника. Пригибаемый ветром, мокрый куст ритмично царапался о стену.
Она крепко стискивала пальцами мое плечо и я не решался напомнить ей, что нам пора расстаться. Отгороженная темнотой, она утратила все запомнившиеся мне черты, я не узнавал ни ее прикосновения, ни ее дыхания, ни улыбки, которую угадывал в иные моменты.