— Мне не хочется об этом говорить. Жизнь у меня как-то так сложилась, что ее ни переделать, ни исправить нельзя. Желания у меня были самые благие, и, быть может, именно оттого, что я перестарался, все пошло прахом.
— Закройте, пожалуйста, дверь. Не могу их слышать, — тихо сказала Регина.
Я выполнил ее просьбу и опустился на сиденье стула, сплетенное из почерневшей соломы. От моего плаща исходил неприятный, тепловатый запах резины.
— Вы вернулись?
Она кивнула головой.
— Я была у подруги. Самой близкой, с детских лет. Сколько раз мы клялись друг другу, что никогда не расстанемся, что ничто нас не разлучит. Несколько лет назад она вышла замуж, родила ребенка. Моя Казя, как всегда, мила со мной, по-прежнему меня любит, но я и ее стесняла, и сама испытывала беспричинную досаду. Приехал Харап, полдня ждал возле дома, а мы плакали, плакали, как две ревы-коровы, а потом я взяла и уложила свои вещи и, когда никто не видел, тихонько шмыг по лестнице да на улицу. Казя меня не гнала, но я-то видела, как она до самого конца у окна стояла, пока мы с той улицы не уехали. Так вот оно как.
Она робко улыбнулась. Пламя свечи силилось сорваться с фитилька. Растрепанные тени носились по стенам, как летучие мыши. Регина долго смотрела на меня, от ее взгляда мне было не по себе, но я не скрывал своего лихорадочного состояния и громко щелкал зубами.
— Вы были у женщины, — сказала она.
Мне очень хотелось возразить, но я лишь глубже уткнул лицо в мокрый воротник.
— Вы были у дурной женщины, — повторила она.
— Регина, что вы говорите, — сказал я без всякой уверенности в голосе.
— Я это знаю, не спорьте. К вам пристал ее запах.
Избегая ее взгляда, я бессмысленно отряхнул полы плаща.
— Я болен. Вывихнул ногу, меня отчаянно трясет.
— Вероятно, вы простудились.
— У меня сильный жар. Болит голова. Мне очень плохо, Регина.
Под вздернутой губой ярко поблескивали зубы. Гримаса эта делала ее некрасивой и жестокой.
— Не помрете, — прошептала она. — Безусловно, выздоровеете. Человек обычно умирает только тогда, когда ему не хочется умирать.
— Знаете, я опротивел себе, мне все надоело — мой вид, мое тело, мои мысли.
— Пройдет. Все проходит. Иначе у нас давно разорвались бы сердца и земля вертелась бы пустая, безжизненная, как снежный ком.
— Регина, я себе во всем отдаю отчет и с ужасом замечаю, что день ото дня все больше блекну, линяю и мало-помалу становлюсь невидимым, как воздух.
Она смотрела на пол и рисовала ногой какие-то зигзагообразные линии. Потом вскинула голову — лицо у нее было обычное, улыбающееся, окрашенное робким кокетством.
— Что это за разговоры? Что за болтовня? Женщина и мужчина не должны такое говорить друг другу. Помните, я еще перед отъездом сказала вам это?
Налетел ветер с такой силой, что заскрипели ставни. Мы посмотрели на стекла, лениво дребезжащие в плохо замазанных оконных рамах.
— Дайте мне снотворное, — тихо попросила она.
— Простите? — очнулся я от горячечного шума, отдававшегося во всем моем теле.
— Никак не могу заснуть. Ворочаюсь с боку на бок, а сон не идет.
— У меня нет снотворных таблеток.
Она недоверчиво посмотрела на меня.
— У вас нет?
Я перевел взгляд на окно, в котором мы оба отражались, как святые, с нимбами над головой.
— Хоть немножко должно было остаться, — конфиденциальным тоном сказала она.
— От чего? — я не отводил глаз от окна.
— Ведь вы тогда не все проглотили, правда?
Холод пополз по позвоночнику и защекотал затылок. Я болезненно поморщился и посмотрел на нее. Она двусмысленно улыбалась, прислушиваясь к стонам ветра, гулявшего по крыше дома.
— Зачем это вам?
— Меня мучает бессонница и всякие глупые мысли, которые тикают в голове, как часы.
Я встал со стула и застегнул плащ.
— У меня ничего нет.
— Вы врете.
Я уткнулся в стенку, прижался лбом к ее холодной, шероховатой поверхности.
— Нет, — сказал я. — Не просите у меня этого, пожалуйста.
Она встала и тихо подошла ко мне.
— Вы меня жалеете. Доброе сердце вам мешает или совесть? А может, вы боитесь?
— Вы за этим сюда пришли?
— На земле нет ничего более священного, чем человеческая жизнь, правда? А вы посмотрите, разве мало нас? На мой взгляд, слишком много. Будет ли Регина или не будет Регины, никто этого не заметит. Еще придет время, когда нас начнут освобождать от жизни, как освобождают от работы.
Я словно невзначай отворил дверь на веранду.