В доме не должно остаться ни одной ее вещи! Взяв сумку, Анна отнесла ее в самый конец сада и спрятала в кукурузе. На дороге, позади огородов, не было видно ни души.
Она вернулась во двор и поднялась по лестнице, прислоненной к крыше.
— Эммушка… — тихонько позвала она. — Эммушка! — повторила она громче.
Осмотрев чердак сквозь щель в дверце слухового окошка, Анна никого не увидела. Тревога сдавила ей горло — уже, не сделала ли дочь что-нибудь над собой?
Поднявшись на чердак, Анна на цыпочках обошла трубу. Там за трубой, сжавшись в комочек, на балке сидела Эммушка.
— Я звала тебя.
Девушка непонимающе взглянула на мать.
— Разве ты не слышала?
— Нет.
Над головой Эммушки тянулась вторая толстая балка, веревка, оставшаяся на ней с прошлого года, тоже выглядела довольно странно. Что было на ней тогда подвешено? Окорок? Корейка?
— Идем!
Эммушка показалась ей более растерянной, чем вчера, когда приехала. Девушка послушно встала.
— Я могу сойти вниз?
— Можешь. Иди вперед.
Лицо Эммушки, будто чуть-чуть просветлело — наконец-то она освободится из чердачного плена.
«Нет, это же веревка для сушки белья! Слава богу, глупышка ее, кажется, даже не заметила. Да она и не могла ни о чем таком подумать, несчастная…» — успокаивала себя Анна.
Возле дверцы, прикрывавшей чердачное окно, Анна тронула Эмму за плечо.
— Скажи, Эммушка, ты совсем не чувствуешь себя несчастной?
— Чувствую. Теперь чувствую.
— И давно?
— С утра.
Мать поняла почему, и это огорчило ее еще больше.
— Ты хорошо спала ночью?
— Право, даже не знаю.
— Зато я знаю. Я видела тебя.
Девушка, неуклюже переступая со ступеньки на ступеньку, слезла вниз. Мать пристально вглядывалась в ее фигуру. Однако ничего не заметила и успокоилась. А может быть… Может быть, все это неправда? Увы, правда, горькая правда. Вчера вечером она расспросила дочь до мельчайших подробностей: Эммушка знала все точно и определенно, перечислила все признаки и симптомы беременности, по-ученому холодно и бесстрастно. Но «на и теперь так же холодна и бесстрастна, в этом весь ужас!
Эммушка держала конец стремянки, пока не слезла мать.
— Погоди!
Анна позвала Дёзёке и Идуку.
— Прощайтесь. И запомните — Эммушки дома не было!
С любопытством, погладывая на свою загадочную старшую сестру, дети стали с ней прощаться.
— Про голубей я расскажу тебе в следующий раз,— сказал мальчик.
— Красивые у меня волосы? — Идука повертела головкой, причесанной Эммушкой.
Эммушка поцеловала детей. Сестричку и брата. Старая Тёре не удержалась от слез.
Отправив детей и мать в дом, Анна проводила старшую дочь в сад, где была спрятана дорожная сумка.
— Иди не на вокзал, а на полустанок: там нет кассы, сядешь в вагон без билета, купишь его потом у проводника.
— Ты не волнуйся так за меня, мамочка!
— Обо мне не думай, думай о себе! Денег тебе хватит? Вот, возьми.
Анна сунула ей в карман жакета свернутые ассигнации.
Уже отойдя на порядочное расстояние, Эмма вдруг, вспомнила об этих деньгах и развернула их. Четыреста форинтов! Она обрадовалась, было, такой большой сумме, но тут же спохватилась:
— Бедная моя мамочка!
В одной из сотенных купюр лежал листок бумаги. Эммушка прочла на нем: «Ты была моей самой любимой дочерью».
Девушка улыбнулась: — «Анна Тёре. И ее любимая дочь — Эмилия Тёре».
Глаза девушки затуманились.
Анна между тем чуть ли не бегом вернулась в дом, быстро переоделась в нарядное платье и взяла младших детей за руки:
— Идемте. Ах, да, кошелек. Есть у меня триста форинтов, прогуляем их все без остатка!
— Оставила бы немного, Аннушка. Завтра ведь тоже день будет.
— О завтрашнем дне не думайте, мама! Все будет хорошо.
Дёзёке и Идука были несказанно рады неожиданному предложению матери.
Так они и шли до самой ярмарки, взявшись за руки. Посредине мать, по бокам дети. Только уже и самой гуще толпы на площади Анна вынуждена была, отпустить их руки.
У палаток они купили турецких пряников с медом и мороженого. Липкими от сладкого руками Дёзёке долго выбирал себе губную гармошку. Идука выбрала красивую серебряную цепочку на шею, на которой висела старинная монета из «настоящего» золота. В тире Дёзёке стреляя в два раскрашенных яйца и в чертика с вилами. С третьего выстрела чертик перевернулся, и стрелок получил в награду гусарский кивер. Сначала он нес свой трофей в руках, а когда они сели на карусель, нахлобучил его на голову. Все трое летели рядом — вверх-вниз, вверх-вниз. Анна то и дело вскрикивала, будто от страха, дети ей вторили, Идука и в самом деле побаивалась. Вскоре к ним присоединился Фридешке Халмади. Анна купила ему у кондитера стаканчик медового напитка.
Люди во все глаза глядели, как веселится Анна Тёре. Бютёк, всегда готовый поддержать любое веселье, заказал себе на радостях порцию горячего крема, затем взял за руку Идуку и потащил всю компанию к просторному шатру, в котором фокусник глотал змею, а потом вытаскивал изо рта малюсеньких живых кроликов. Еще сидя на карусели, Анна заметила в праздничной толпе старшего лейтенанта Буриана.
При выходе из шатра фокусника Анну окружила группа пьяных парней.
— Красавица наша! Тебя-то мы и ищем!
— Дорогая, у меня полный подвал вина, только вас ждет не дождется.
— А я уже получил от тебя в залог пощечину, Аннушка! Хочу отработать, долг платежом красен!
Среди них был и пожарник, приходивший к дому Анны. Он затянул скабрезную песенку о кушетке, которая пустует…
Пьяные все ближе подходили к Анне, преградив ей дорогу и оттолкнув в сторону детей. Бютёк попробовал, было выступить в защиту, но получил удар под ложечку и ретировался. Парни, сомкнув кольцо, уже начали плести сети из рук для несговорчивой красавицы.
— Не надо бояться! Каждый круг будет оплачен, горлица!
Буриан жестко взял под руки двух наиболее горластых «обожателей».
— Что? За что? — отступая, ааворчали парни.— Или сегодня не праздник? Выходит, даже в праздник нельзя повеселиться.
Бютёк при виде такого солидного подкрепления отвесил затрещину третьему.
А у Анны вихрем пронеслась мысль: «Прежде чем вызовут на допрос Гезу Гудулича, надо предупредить его, что именно должен он сказать о минувшей ночи».
22
— Ну и что же ты решил? Купить обручальные кольца?
— Именно.
К дому Гооров пристроена терраса, сплошь увитая диким виноградом. На террасе стол и скамейки, хозяйка ждет гостей. Теща Гезы Гудулича — единственный член семьи, обладающий мягким характером. Только она одна и подумала о празднике — напекла домашнего печенья, запаслась вином в оплетенной бутыли литров на пять. Красивая в молодости, тетушка Гоор осталась красивой и в старости — моложавое лицо, приветливость делали ее не похожей на бабушку. Внуки так ее и не называли.
— Я верю, что ты не виноват, Геза,— сказала она.— А Юлишка немного поостынет и вернется к тебе, вот увидишь.
Эти слова были адресованы, собственно, не Гезе, а майору Кёвешу, который в защиту интересов приятеля чуть ли не с самого порога перешел в лобовую атаку. Тем более что Юлишки, сбежавшей супруги председателя, нигде не было видно.
В ожидании Юлишки гости принялись за угощение. Вино оказалось крепким, а печенье таким вкусным, что через полчаса настроение у мужчин поднялось, и они забыли даже, кого, собственно, ждут. И если бы старый Гоор, церковный забияка, два раза не прошелся взад-вперед по террасе, они не вспомнили бы и о нем.
При первом появлении Гоора майор Кёвеш, как и подобает гостю, отставил рюмку, поднялся из-за стола и почтительным поклоном приветствовал хозяина дома, рассчитывая, видно, на рукопожатие.