— Пора заканчивать дело об убийстве Шайго, Буриан. Престольный праздник кончился, ссылаться не на что.
— Как и до сих пор,— откликнулся Буриан.
— Да, но правда, я был уверен, что преступник никуда не скроется.
Гудулич покраснел.
— А самоубийство?
— Самоубийство ли?
— В этом мы разберемся самым тщательным образом. Каково мнение врача?
— Он считает, что она повесилась.
Майор Кёвеш снял очки и помассировал переносицу. Он носил их только для работы и еще не успел к ним привыкнуть.
— Ты как думаешь, Геза?
— Вполне допустимо.
— Допустимо? — Буриан возвысил голос.— У вас, Гудулич, могли бы быть более точные наблюдения на этот счет!
— Почему? — Кёвеш опять оседлал нос очками.
— Потому что покойная провела свою последнюю ночь
у товарища Гудулича.
— Это правда, Геза? — спросил майор Кёвеш.
— Правда.
— Может, ты имеешь что-нибудь добавить?
— Добавить? На рассвете третьего дня после убийства одна из подозреваемых… кончает жизнь самоубийством. Разве этого мало?
— Одна из подозреваемых? Кто сказал, что Анна Тёре была одной из подозреваемых? Товарищ Буриан, вы?
— Нет, но…
— Для меня и это «но» неожиданность.
— Убийца приехал на хутор на мотоцикле, товарищ майор.
— Да, такова была моя версия. И сейчас еще не поздно взять образцы грунта из бороздок на шинах. Но зачем, если владелец этого мотоцикла и так не станет отрицать,
что позавчера ночью он ездил на хутор и сделал круг перед домом Давида Шайго. Не так ли, Геза Гудулич?
Гудулич ожидал этого вопроса. На его и без того красном лице выступили капельки пота.
— Разумеется. Ведь я успел поговорить с женой Халмади.
— Я тоже знаю от нее об этом,— подтвердил Буриан. Майор Кёвеш покачал головой.
— Мне она ничего не сказала. Муж запретил. Итак, твоя очередь, Геза.
— Я подтверждаю все, что сказал здесь старший лейтенант. А что еще вам сообщила Бёжи Халмади?
— Что на мотоцикле была пассажирка. Женщина в низко повязанном платке.
— Это ясно, — вздохнул Гудулич.— Особенно теперь, после самоубийства.
Оба офицера помолчали, думая каждый о своем.
— Тебе надо было сразу сказать обо всем, Геза. Теперь промолчал Гудулич.
— Именно тебе, ведь ты сам служил в органах милиции.
— Я думаю, самоубийство сказало об этом яснее всего.
— Не торопитесь,— прервал его Буриан.— Ведь была еще ночь.
— Почему она провела свою последнюю ночь у тебя, Геза?
— Почему? Какая цель может быть у женщины в таких случаях.
— И после того, как ты выполнил ее последнее желание, она покончила с собой?
— Я не выполнил ее желания.
— Значит, она покончила с собой поэтому?
— Нет. Не знаю.
— Или она просила тебя о чем-то, чего ты не выполнил? А если бы выполнил, она все равно покончила бы с собой?
— Я не знаю. Я вообще не предполагал, что она захочет умереть.
— Но ты только что сказал, что ее самоубийство говорит само за себя.
Гудулич кивнул.
— Итак, если я правильно понял: то, о чем просила тебя эта женщина, ты не выполнил.— Гудулич дернул плечом, и майор поправился: — Или не смог выполнить.
— Официальное расследование все равно уточнит все детали,— вставил Буриан.— Вы знаете, Гудулич, как это называется — напрасная оттяжка времени. И, кроме того…
Гудулич глубоко вздохнул.
— Руди, я хотел бы поговорить с тобой наедине. Буриан весьма неохотно вышел из кабинета.
И Гудулич рассказал все. Даже о своем ночном разговоре с Анной.
— Анна верила, что, жертвуя собой, спасет дочь. Она просила об этом и меня. Если бы я знал о ее намерении, я ее удержал бы. Эмма беременна. Шайго был мерзавец, это всем ясно. Если бы дело зависело от меня, я констатировал бы смерть Анны и поставил на этом точку.
Он долго рассказывал об Анне, о Шайго, об их дочери Эмилии. И особенно подробно о том, как Шайго принял за Анну собственную дочь. Пьяный, он видел перед собой только женщину.
— Да, я полностью с тобой согласен,— сказал майор Кёвеш и позвонил дежурному, чтобы пригласили Буриана.— Бедная женщина, мне ее очень жаль.— Кёвеш вздохнул.— И девушку тоже.
Буриан вошел, отдал честь и подождал, пока начальник предложит ему сесть.
— Гражданин Геза Гудулич,— громко начал Кёвеш.— Прошу тебя, расскажи историю Анны Тёре с самого начала. Считаю необходимый, чтобы при этом присутствовал и старший лейтенант Буриан.
Гудулич понял. Впрочем, он, конечно, знал, что от него потребуют официальных показаний.
— Начиная с нашей первой встречи, я правильно понял?
Майор Кёвеш кивнул в знак согласия. Гудулич, глядя в пол, принялся рассказывать:
— Более года назад на общем собрании по приему в наш кооператив новых членов стоял вопрос об Анне Тёре. Ее не хотели принимать. Что же получилось? Кооператив страдает от недостатка рабочей силы, а собрание отказывает в приеме Анне Тёре на том основании, что ее считают потаскухой. Я ее тогда не знал даже по имени. Но обратил внимание вот на что: Давид Шайго разорялся больше всех, угрожая, что выйдет из кооператива, если ее примут.
«Это не разговор,— возразил я.— Почему бы нам ее не принять?»
«Нет, нет и еще раз нет!» — орал Шайго.
«Но почему?»
«Нет, потому что нет!» — ударив по столу кулаком, выложила свой «аргумент» и звеньевая Дитер.
«Кооперативу не хватает рабочих рук, мы должны быть рады каждому новому человеку!» — убеждал я.
«Нет!» — грохнул кулаком по столу Шайго.
От ячейки коммунистического союза молодежи выступила Кун. Румяная такая бабенка, еще в прошлом году в девках ходила, а теперь родила двойню и объявила, что они с мужем решили подарить миру по крайней мере еще четыре пары близнецов. Поэтому она у многих в чести.
«Мы не можем допустить морального разложения нашей молодежи!» — заявила Кун.
«Общее собрание постановляет: отклонить заявление о приеме Анны Тёрев кооператив раз и навсегда».
«И к тому же единогласно».
Шайго и Дитер торжествовали:
«Собрание знает, какие решения принимать».
«Но я тоже хочу знать! Я председатель или кто?»
«Нельзя игнорировать моральные принципы».
«А я хочу знать, какие принципы!» — тут уже я заорал во всю глотку.
«Это может понять только наш человек, здешний».
«Ага, вы здешняя? Вот вы ей лично об этом и объявите».
«0 чем?» — не поняла Дитер.
«О том, что мы не принимаем Анну Тёре! И вот почему!»
Даже молодая Кун была огорошена:
«Разве ей надо об этом сказать?»
«А как же иначе? Этого требует устав. Анна подала заявление в письменной форме. И мы должны дать ей официальный ответ. Пусть на словах, но из уст в уста! Лично!»
Я посмотрел на Дитер-ей еще нет и сорока, а высохшая она, как старуха.
«Лично? Из уст в уста?» — переспросила она.
«Именно. Не сплетничать же за ее спиной!»
«Это было бы слишком жестоко»,— уже тише заметил Шайго.
«Надо ей написать».
«Но о чем? Я не понимаю причины отказа!»
Дитер наконец решилась:
«Ну, уж если вы непременно хотите это услышать, я скажу: потому, что она гулящая!»
«А это что такое?»
«Ну, эта, уличная!» — более деликатно выразилась Дитер.
«Не понимаю ни слова!»
Шайго рявкнул, вытянув шею:
«Не притворяйся, председатель. Если ты не здешний, подучись…»
«Она такая…» — пробовали мне объяснить другие.
«Какая такая?»
«Испорченная».
«Проститутка? Состоит на учете?»
«Да нет, черт возьми, просто гулящая. Не дурачься, председатель!» — продолжал наседать Шайго.
«Если она не состоит на милицейском учете…»
«На милицейском? — Мужики заржали.— Скорее на офицерском!»
В ту пору я ничего не понял.
«Она три раза уходила из села и каждый раз возвращалась с новым ребенком»,— продолжала свою линию Дитер.
«Жаль ее, но испорчена она»,— сказал Шайго. Надо заметить, что он вел себя уже спокойнее, чем вначале.
«Выходит, у нее трое детей?»
«И все от разных отцов!»
«Даже нигде не регистрированы…»
«Значит, она вроде кустаря-одиночки?»