Он тронулся тотчас же, из чего я заключил, что мой язык он понимает совсем неплохо, только говорить не желает.
Я провел его под путепроводом по направлению к центру города: испытывал, хотел проверить его реакцию на этот маршрут.
— Лапу, за какую тебя ко мне прицепили, опусти и не дрыгайся, — поучал я тихонько. — Смени шаг, чтоб скованные руки у нас в одну сторону болтались. Если кто и вывернется навстречу, нипочем не заметит, что мы в браслетах…
Он снова меня послушался, не издав ни звука. Мы вышагивали так, что соединенные руки шли у нас в унисон — взад-вперед, взад-вперед. Рукава доходили до самых кистей, и случайному прохожему пришлось бы пристально вглядываться, чтобы заметить наши вериги.
Так мы добрались до Бранимировой улицы. Молчун внезапно остановился, словно бы испугавшись упавшего на нас яркого света. Вдалеке я заприметил постового милиционера, он удалялся. Двое граждан тоже исчезли, свернув за угол.
Мой «корешок» дышал прерывисто и тяжело. Пока суд да дело, он, видать, принял какое-то решение. Я остановился и уставился на него с удивлением.
— Чего еще?
— Вы сказали, что я вам буду не нужен, когда мы снимем… — проговорил он быстро на чистейшем сербском.
Наконец-то разговорился! Я изобразил крайнюю степень изумления.
— Ишь ты! А я-то думал, ты вообще немой!..
— Не в этом дело, — ответил он, нервозно махнув свободной рукой. — Вы и вправду меня отпустите, если мы снимем наручники?
— Еще бы! Больно ты нужен! Век бы тебя не видать! Знаешь умный способ, так не финти!
Я кривил душой, говоря, что мне не терпится поскорее от него избавиться. Сказать иначе — значило бы вызвать у него подозрение. К тому же его вопрос вселял надежду, что он отведет меня куда-то, где его знают настолько, что окажут помощь.
— Тогда идемте…
Он потянул меня назад, к окраине. Тут уж я притворился недоверчивым и заартачился.
— Погодь, погодь! Ты куда это удумал?
Он лихорадочно облизал губы.
— Я знаю место, где можно снять наручники. Там нас никто не выдаст… Не хочу быть вам обузой…
Последняя фраза показалась мне двусмысленной. Уж не собрался ли он от меня избавиться, чтобы при первом же удобном случае выкинуть фортель и снова угодить в милицию, чего сейчас он не решается сделать, считая меня уголовником, убежавшим из тюрьмы? Впрочем, посмотрим, куда и, главное, к кому он меня приведет!
Я последовал за ним, но предварительно счел необходимым сделать внушение, стараясь придерживаться профессиональной терминологии:
— Слушай сюда: я с тобой, так и быть, пойду, но попробуй только меня заложить!.. Я за решетку не сяду, пока не разрисую тебя так, что свои не узнают!
На это он ничего не ответил. Молча шел скорым шагом, словно боялся, что переменит решение, если остановится хоть на секунду. Таким манером, не покидая окраин, мы оказались в западной части Загреба. Путешествие кружным путем порядком-таки затянулось. Было уже около трех часов утра, когда мы очутились около Черномерца. На пустых окраинных улочках мы вообще никого не встретили — ни прохожих, ни милиционеров. А если б кого и встретили, не привлекли бы внимания — топали мы себе преспокойно рядышком, как ни в чем не бывало…
Черномерец состоит из переплетения переулков и улочек, в такое время совсем пустых и весьма скудно освещенных. Напарник долго водил меня по ним, так что я под конец стал сомневаться, найду ли путь, которым мы прошли, если назавтра потребуется его повторить. К тому же я беспокоился за Бору: успевает он идти по нашему следу или давно уже потерял нас из виду?
Наконец мой вожатый остановился перед домиком, почти лачугой, приютившимся в крохотном, не особо ухоженном садике. Дом окружала непроглядная тьма, ближайший уличный фонарь находился не в одном десятке шагов. Тем не менее мой спутник без труда нащупал задвижку на садовой калитке и, отворив ее, потащил меня внутрь. Видимо, он хорошо знал место, свет ему вообще не требовался, чтобы ориентироваться.
Вместо того чтобы пойти, как полагается, к дверям, он проследовал к окошку в задней части дома. Постучал несколько раз, и из дома послышался заспанный женский голос:
— Кто там? Кто стучится?..
— Отвори, Мария! — ответил вполголоса мой спутник.
Я вздохнул с облегчением — дело начало проясняться: человек переставал быть таинственным немым с необъяснимым поведением, а превращался в обычного гражданина, имеющего знакомых!
Окошко приоткрылось, появилось лицо женщины. В полутьме трудно было разглядеть его как следует, но уже по голосу я понял, что она отнюдь не принадлежала к тому обществу, которое принято называть «городским дном».