Когда чей-либо сын (или дочь, почти без разницы) вступает в подростковый возраст, то есть, казалось бы, начинает отчётливо понимать, что весь окружающий мир уж точно создан не для одного его, родитель, тем не менее, чаще всего обретает вместо единомышленника и терпимого, благодарно внемлющего подобия себя самого некую «струну в тумане», звучащую ни с кем ни в унисон. Этот поспешно догоняющий отца и ростом, и умением логически мыслить «ещё ребёнок» вдруг обнаруживает чудеса эгоизма даже в не стоящих выеденного яйца мелочах. Он недовольно обрывает отца на полуслове, если тот вдруг привычно, как это случалось раньше, интересуется, почему к ним перестала заглядывать веснушчатая девочка из соседней квартиры, его одноклассница; он сочиняет какие-то небылицы про астрономические поборы в школе и срочной необходимости иметь японский скутер и куртку из блестящей хромовой кожи; он убеждённо заявляет родителям, что их автомобиль, который ещё недавно слыл семейной гордостью, на самом деле – старый хлам, к которому даже подходить стыдно; наконец, он снисходительно просит у отца с матерью прощенья за то, что собирается жить совсем иначе, а потому больше не станет ходить на самбо, куда они его отдали семь лет назад и, занимаясь которым, он уже стал чемпионом района. Почему? Разумеется, потому что хочет стать таким же знаменитым и богатым футболистом, как Кокорин! А на их осторожные ремарки, что этому миллионеру ещё как минимум до апреля сидеть в СИЗО, он с циничным холодком в глазах по-хозяйски делится информацией о том, что всесильный «Зенит» уже внёс его в состав команды на предстоящие игры в европейских кубках. И родителям, в сущности, нечего на это ответить, поскольку логика рассуждений их опьянённого гормонами честолюбия сына строится по строгим схемам поведения заполонивших информационное пространство кумиров. Остаётся лишь терпеливо пережидать эту в принципе ожидаемую вспышку подросткового эгоизма. Поскольку они куда сильнее боятся крайностей иного рода, связанных с полным отчуждением любимого чада от родительской опеки и несомненным приобщением его к безбоязненно раскинувшему окрест (даже в родном дворе!) свои уловистые сети многоликому миру криминала.
Возможно, с этим мороком как на дрожжах растущий отрок справится уже через два-три года, когда незаметно схлынет гормональный напряг, а веснушки вдруг ставшей стройной и обретшей плавность движений девочки-соседки сольются на её лице в привлекательный румянец. Возможно даже, заметно раздавшийся в плечах сын, благодаря искусности тренера, останется в самбо или перейдёт, подобно своему президенту, в дзюдо или в какое-нибудь К-1, где надолго усвоит, что бить человека за пределами ковра или татами, как это делают некоторые избалованные футболисты за пределами зелёного поля, – позорно! Но главное, он почти наверняка явственно ощутит себя родительским сыном и, может быть, даже, стесняясь, извинится за своё подростковое высокомерие. Возможно. Но и после шестнадцати, и даже после двадцати лет («после армии») нередко случаются вполне осмысленные возвраты из пункта «МЫ» в пункт «Я», точнее будет сказать, соскальзывания с преднамеренно не закреплённых позиций. «Преднамеренно незакреплённые позиции» – это, увы, не описка и не метафора. Просто, выражаясь никак не стареющим большевистским языком, в общем потоке «человеческого материала» поколения либо даже целой эпохи (помощник президента В. Сурков на днях заявил в «Независимой газете» про «долгую Россию Путина») пробивается этакий небольшой ручеёк людей особого склада, которым суждено, познав главные особенности состояния «МЫ», вернуться к состоянию «Я». С тем, чтобы остаться в нём до конца своих дней, или до Судного дня: это, смотря по тому, кто во что верит или не верит. Природой людей этого склада были в своё время озадачены, прежде всего, европейские композиторы – такие, как Бетховен, Бах, Вагнер и отчасти Моцарт. Музыкальные по своей природе, эти размышления, разумеется, проникли сначала в философию, эстетику, а затем и в литературу. Тема борения личного и общечеловеческого развивается во многих симфониях Бетховена и фугах Баха, зловещих пьесах Вагнера и всесокрушающих – Шостаковича. Представьте себе общий музыкальный ход исполняемой симфонии, в котором начинает робко проклёвываться некая как бы случайная тема. Какие-нибудь два-три альта и виолончель. Она появляется раз, другой, третий. Постепенно к ней присоединяется несколько скрипок и, может быть, даже робкие духовые. Тема крепнет и начинает изнутри овладевать общим движением музыкального потока. Далее она либо совершенно овладевает им, либо, испугавшись своей дерзости, постепенно смолкает. Это и есть проявление личного «Я» в общечеловеческом «МЫ». Можно взять и глобальней: человеческий социум пытается освоить окружающий его внешний мир, Космос.