Ни одна идея не зажигала Директора. Он хотел выть с тоски! Дикой зеленой тоски человека, который может себе позволить абсолютно все, но абсолютно ничего не хочет.
— Старик, есть прекрасная идея! — Шейх Мансур ворвался в его кабинет и перешел к делу без всяких восточных церемоний. — Ко мне пришли парни, которые хотят угнать самолеты и направить их на Белый дом!
— Бред! Тебе нечем заняться? Иди выкури Масуда из Панджшера!
Но шейх Мансур был настойчив. Директор выделил денег, но в нагрузку приказал разобраться с Масудом (чье присутствие на белом свете уже давно его нервировало).
До самого конца Директор не верил в успех. Но 9 сентября 2001 года в резиденцию Ахмад Шаха Масуда в Панджшерском ущелье пришли двое арабских журналистов. Их провели к шефу. Интервью длилось всего несколько мгновений и закончилось смертью Масуда. В камерах у журналистов была бомба.
А 11 сентября 2001 года два «боинга» врезались в башни Всемирного торгового центра в Нью-Йорке, еще один рухнул возле Пентагона.
Это был самый счастливый день в жизни Бен Ладена. Не потому, что сбылось невозможное (хотя это так). Но за ним открывались новые манящие горизонты! А по их кромке скользили ранее невиданные призрачные бриги.
— Вы вписали свое имя в историю борьбы с неверными! — льстили Директору сподвижники.
Жить без войны он уже не мог. Как только в крови закапчивался адреналин, жгучая боль начинала разрывать почки. Директора тошнило, а с мочой выходила кровь. Он обращался к лучшим врачам. Но ни одно лечение не помогало так, как война. Как только адреналин появлялся вновь, камни в почках загадочным образом рассасывались.
Поэтому, когда после 11 сентября 2001 года в Афганистан пришли захватчики, Директору полегчало. Он кочевал по горам верхом на лошади или верблюде вместе с шестьюдесятью телохранителями. Спал на дерюжке. И был абсолютно счастлив.
— У нас почти все готово, — доложил шейх Мансур.
— Почти — это как? — недовольно спросил Бен Ладен.
— Продавец попросил время, чтобы собрать крупную партию. Для него переправлять по частям более рискованно.
Они сидели на ковре в большой комнате затерянного в горах дома. Приютивший их хозяин то и дело наполнял пиалы, стоявшие перед гостями, козьим молоком.
— Что с людьми?
— Они ждут не дождутся своего часа, — с жаром воскликнул шейх Мансур. — Кабул, Москва, Берлин и Лондон превратятся в пылающие факелы. Они станут последними причалами для наших шахидов. Верных сынов Аллаха.
Шейх Мансур был заводной человек, любивший европейские костюмы. Он летал по всему миру, поэтому носил очень короткую бороду. В высшем свете Европы его знали как арабского бизнесмена и поэта (он действительно выпустил пару книжек стихов). Но это был воин. Они познакомились с Директором в конце восьмидесятых, когда еще шла война с советскими войсками. Мансур был одновременно и генератором идей, и прекрасным организатором, и исполнителем. Директор и не догадывался, что война была для Мансура всего лишь бизнесом. Последний проект, который продвигал Мансур, назывался «Причал шахидов». Цель — наводнить самоубийцами Афганистан, Европу и Россию. Выбив на это деньги, Майсур связался с Усмоном. И предложил поучаствовать.
… — Опять эти фантазии! — недовольно воскликнул Найденыш. — Кто из нас сумасшедший, я или ты?
— Ты. А я твой глюк, — ответил гость, — только очень качественный глюк.
На этот раз они мчались по автобану в красном спортивном кабриолете. Найденыша даже обдувал ветер. Настоящий реальный ветер. («Да, глюки что надо», — затесалась мыслишка.)
— В общем, ты прав, — сказал гость, поворачиваясь к Найденышу. (Так и хотелось воскликнуть: «На дорогу смотри!» Потом вспомнил: это же все равно бред, тут не разобьешься. И успокоился.)
— Таким Бен Ладена представил Ветров, — продолжал человек, — он писатель, имеет право.
— Как же мне это поможет спасти жизнь? Вранье ведь.
— Может, вранье. А может, и нет. Если мы не знаем, как там на самом деле, как можем утверждать: вранье или нет? А?
— Не усложняй. Объясни, чего ты от меня хочешь?
— Помочь тебе найти свое имя. Ты сейчас примеряешь чужие имена, как одежку. А у тебя есть свое хорошее имя.
— Я не могу поверить.
— Просто оно тебе не нравится. Но раньше-то ведь нравилось.
— Раньше я был другим.