— Карма?
Да, он слышал ее дыхание.
— Это я, брат Язык. Ты что, не узнаешь меня? Понимаю, ты никогда не видела меня в таком костюме. Не обращай внимания, это в самом деле я. Выгляни, глупышка, и ты сама убедишься, — он прижался губами к дверной щели. — Карма. У меня есть новости о твоей матери.
Она, наконец, ответила тонким, дрожащим голоском:
— Вы их можете рассказать и оттуда.
— Нет, не могу.
— Я не хочу… выходить.
— Ты что, боишься? Господи, неужели ты боишься бедного старого брата Языка? Ты что? Мы ведь были друзьями все эти годы, Карма. Разве я не отдал тебе самое ценное, что у меня было, — пишущую машинку?
— Она была не ваша, — отпарировала девочка. — Вы украли ее из машины О'Гормана.
— Ты называешь меня вором? Нет, она была МОЯ.
— Я знаю, откуда она взялась.
— Ты глупая девчонка. Кто-то сказал тебе неправду, а ты и проглотила, будто это конфетка. Никто не знает правды, кроме меня. Но не могу же я разговаривать с тобой через дверь. Открой, Карма.
— Не могу. Тетя дома. Она наверху, в своей комнате.
Ложь была настолько явной, что он чуть не расхохотался. Но даже если бы это было правдой, чем могла бы помочь тетя? Ведь ее горло тоже было мягче мужской щетины.
— Ты маленькая врунишка, — нежно проворковал он. — И озорница. Я помню, как ты меня дразнила, пытаясь заставить говорить. Ты меня называла братом без Языка. И напевала: «Язык, Язык, кто взял твой язык?» Помнишь, Карма? И я не сердился, ведь правда? Я не мог себе этого позволить. Люди, хранящие секреты, должны учиться молчать — вот я и учился. И научился, но потом выдал себя во сне. Я всегда как-нибудь себя выдавал…
Они не ответила. На мгновение у него возникло чувство, будто он снова вернулся в лес, один, чтобы объяснить себе все то, о чем никому не следовало слышать.
К дому подъехала полицейская машина. Он выпрямился, стараясь выглядеть степенным и величавым, как священник, навещающий в воскресный полдень своего прихожанина. Он всегда воображал себя священником. Как это было бы чудесно жить, руководствуясь простыми правилами и вызубрив наизусть несколько священных текстов, советовать людям, как поступать и что делать…
Патрульная машина его встревожила. Может быть, девушки с автобусной остановки, придя домой, рассказали о нем матери и та позвонила в полицию? Тогда это ищут его. Правда, сейчас они его, кажется, не заметили, но вдруг вернутся?.. Да нет, чепуха. Чего ради им возвращаться? Да и у матери тех девчонок нет никакого повода, чтобы заявлять о нем. Он к ним не приставал, не пытался познакомиться, не предлагал конфет… Глупые девчонки, глупая их мамаша, у них нет повода, нет повода…
— Патруль его засек, — прошептал Куинн. — Задержи его еще на несколько минут, Карма.
— Я не могу.
Даже рядом с Куинном и с Мартой, обнявшей ее за плечи, девочка боялась, потому что чувствовала их страх и не могла понять его. Это пугало куда больше, чем человек за дверью, пусть даже и опасный. Она видела побелевшие губы Куинна, отчаяние. Марты и снова тихо всхлипнула:
— Я не могу. Не знаю, что говорить.
— Заставь говорить его.
— О чем?
— О себе.
— Где вы прятались, брат Язык? — повысив голос, спросила Карма.
Вопрос был ему неприятен. Получалось, будто его считали преступником, вынужденным скрываться, а вовсе не мудрецом, выбравшим лес ради внутренней свободы.
— Не могу же я торчать тут весь день, — бросил он раздраженно. — Нас ждет твоя мать.
— Где?
— В доме ее друзей. Она очень больна; может быть, даже умирает. И попросила меня привести тебя к ней.
— Что с ней случилось?
— Никто не знает. Она не хочет, чтобы вызывали доктора. Может быть, тебе удастся ее убедить. Ты идешь?
— Это далеко?
— Практически рядом. Сразу за углом. Твоя мать очень опасно больна, дитя. Тебе лучше поторопиться.
— Хорошо. Я буду готова через минуту.
— Впусти меня, чтобы я подождал тебя в доме.
— Не могу. Вдруг вы разбудите тетю? Она может не отпустить меня с вами, потому что ненавидит людей из Тауэра. Думает, они могут попытаться меня забрать. Она говорит, что они…
— Хватит болтать, девчонка. Иди, собирайся.
Он ждал, наблюдая, не вернутся ли полицейские, и отсчитывая секунды, проходящие сквозь его мозг, как маленькие игрушечные солдатики. Каждая салютовала и называла свое имя: один, сэр, два, сэр, три, сэр, четыре, сэр, пять, сэр…
Почтительные создания. Всегда называют его «сэр» — коротко, но вежливо. Знают, что раньше он был обычным, заурядным человеком, но возвысился из общей серой массы, чтобы стать главнокомандующим времени и носить на рукавах звезды. Конечно, невидимые — ведь было еще совсем светло. Только ночью звезды устремлялись с небес вниз, чтобы сесть на его рукава…
Сто четырнадцать, сэр. Сто пятнадцать, сэр.
Вдруг что-то произошло. Он встревожился. Игрушечные солдатики сменили форму — теперь они стали полицейскими в голубых мундирах. И больше не отдавали ему честь, не называли своих имен — наоборот, хриплыми, непочтительными голосами требовали, чтобы он назвал свое.
— Ваше имя?
— Я — главнокомандующий времени!
— Вот даже как?
— Это очень ответственная работа. Я решаю, в какое время какие события должны произойти. С людьми, птицами, животными, деревьями в лесу…
— Прекрасно, главнокомандующий. Пойдем-ка, осмотрим войска.
— Сейчас не время.
— Самое время, уверяю вас.
— Но это МОЕ решение.
— Пойдемте, главнокомандующий. Понимаете, нам прислали со станции настоящие часы, но они окончательно запутались. Мы хотим, чтобы вы с ними поговорили, помогли им прийти в себя, понятно?
Его вдруг осенило. Эти люди вовсе не были полицейскими. Они были агентами иностранной разведки, засланными специально для того, чтобы разрушить порядок времени и похитить главнокомандующего.
Дверь дома открылась. Вышел человек, которого он знал под именем Куинн. С ним была женщина, показавшаяся ему смутно знакомой, хотя ее имени он вспомнить не мог.
— Не позволяйте им забрать меня! — взмолился он. — Это вражеские агенты! Я вам говорю. Они собираются свергнуть правительство!
Куинн отшатнулся, будто эти слова ударили его в живот.
— Патрик! — внезапно закричала женщина, стоявшая рядом с ним. — Патрик! О, Боже мой, Патрик!
Он уставился на нее, недоумевая, почему она выглядит такой знакомой. И, Бога ради, кто он такой, этот неизвестный ему Боже мой Патрик?