— Да, оно в машине. Ей что, не понравилось, что я собирался вернуться?
— Да нет. Она сказала, что вы — наш враг.
— Но я вовсе не враг ни тебе, ни ей. На самом деле мы с сестрой Благодеяние очень хорошо друг к другу относимся.
— Это вы так думаете. А она сказала, что вы вернулись к игорным столам в Рино, потому что целиком им принадлежите, и что я не должна была принимать ваше обещание всерьез.
— Почему она испугалась, Карма?
— Может быть, из-за О'Гормана. Когда я его упомянула, она готова была меня буквально разорвать. Похоже, она вообще не хочет, чтобы упоминали это имя… или ваше… знаете, ей нравится, когда все хорошо обосновано.
— Нравится, когда все обосновано, — хмуро повторил Куинн. Во всем этом деле он видел единственный обоснованный факт — то, что О'Горман был убит. — Слушай, Карма, а почту в Тауэр доставляют?
— Тремя милями ниже по шоссе, там, где поворот на соседнее ранчо, есть два почтовых ящика. Один из них наш. Учитель ходит туда раз в неделю, если не случается ничего более важного.
— Если почту вам доставляют, значит, ее можно и отправлять?
— Нам не разрешается писать письма. Только в особых случаях, если это очень важно, например, чтобы исправить несправедливость, которую кто-то из нас совершил.
«Исправить несправедливость, — подумал Куинн. — Исповедоваться в убийстве и примириться с Богом и совестью».
— Сестра Благодеяние когда-нибудь упоминала о своем сыне? — вслух спросил он.
— При мне — нет. Хотя я знаю, что он у нее есть.
— Как его зовут?
— Думаю, так же, как звали ее — Фэзерстоун. Может быть, Чарли Фэзерстоун.
— Почему может быть?
— Ну, когда прибежал брат Язык, после того как она упала на пол, она посмотрела на него и говорит: «Чарли». Знаете, будто просит, чтобы он сообщил Чарли, что она больна. Во всяком случае я это так поняла.
— Может, это она брата Языка так назвала?
— Да нет, что вы! Какой смысл? Она не хуже меня знает, что его зовут Майклом. Майкл Робертсон.
— У тебя хорошая память, Карма.
Она вспыхнула и прикрыла руками лицо, неловко пытаясь скрыть румянец.
— У меня нет ничего такого, что стоило бы запоминать. Единственное, что я могу читать, — книгу записей Учителя, и то только тогда, когда ухаживаю за матерью Пуресой. Знаете, я иногда читаю ее вслух, как повесть. Мать Пуресу это успокаивает. Она только изредка прерывает меня, чтобы спросить, жили ли эти люди с тех пор счастливо. Я всегда отвечаю, что да.
Куинн вдруг живо представил себе странную и трогательную картину: девочку, совершенно серьезно читающую вслух список имен, и помешанную старуху, слышащую за этими именами волшебную сказку: «Давным-давно жили-были женщина по имени Мэри Элис Фэзерстоун и мужчина по имени Майкл Робертсон…» — «И с тех пор они живут счастливо?» — «О да, с тех пор счастливо».
— Но, может быть, Чарли — подлинное имя еще кого-нибудь из братьев? — спросил он.
— Нет. Я уверена.
Они уже почти дошли до машины. Внезапно девочка забежала вперед и распахнула дверцу. С воплем триумфа схватила бутылку лосьона, лежавшую на переднем сиденье, и приложила к лицу, будто надеялась, что лекарство подействует даже сквозь стекло.
— Теперь я буду выглядеть, как все другие девочки, — шептала она наполовину себе, наполовину Куинну. — И я поеду в Лос-Анджелес, и буду жить с моей тетей, миссис Харли Бакстер Вуд. Замечательное имя, верно? И я вернусь в школу, и буду…
— С тех пор жить счастливо.
— Да, я буду. Я БУДУ!
Хотя Куинну удалось, лавируя между деревьями, подогнать машину к самой двери кухни, втаскивать сестру Благодеяние на заднее сиденье им пришлось всем втроем. Потом брат Язык положил ей под голову сложенное одеяло, а на лоб — влажную тряпку. Сестра не протестовала и даже не корчилась от боли — она была без сознания.
Оба мужчины понимали, что это дурной знак, но Карма была слишком мала для подобных выводов.
— Она заснула. Значит, боль утихла и ей уже лучше, верно? Она будет жить счастливо с тех пор, правда?
Куинн был слишком занят, чтобы отвечать.
— Замолчи! — внезапно проскрипел брат Язык голосом хриплым, как давно не смазывавшиеся дверные петли.
Карма, поперхнувшись последним словом, смолкла, пораженная тем, что он заговорил.
— Как думаете, она не сползет с сиденья? — спросил Куинн у брата, вытиравшего глаза рукавом.
— Нет, если вы не будете гнать.
— Я не могу себе позволить ехать медленно.
— Вы имеете в виду — врата Неба открываются для нее?
— Она очень больна.
— О, Боже! Господи, даруй ей легкий конец в ее страданиях.