— А вас ничто не заставило предположить, что у этой парочки Хейвудов в Тауэре было назначено свидание?
— Нет.
— Вообще-то совпадение довольно странное. Сначала исчезает Хейвуд, а через пару дней из тюрьмы бежит его сестрица. Они между собой как, дружили?
— Думаю, да.
— Вы меня разочаровываете, мистер Куинн. Я-то считал, что, поскольку у вас в кармане лицензия детектива, то информация из вас должна буквально переть. Ко мне, естественно. Или вы полагаете, в Неваде такую лицензию получить легче, чем в Калифорнии?
— Вот уж чего не знаю, того не знаю.
— Может, еще и узнаете. Если, конечно, попытаетесь ее здесь получить, — утешил его Лэсситер. — Теперь об этой женщине, которую вы привезли. Она с Хейвудом как-нибудь связана?
— Понятия не имею.
— Надо думать, у нее было какое-нибудь другое имя, кроме сестры Благодеяние Спасения?
— Миссис Фэзерстоун. Мэри Эллис Фэзерстоун.
— Не знаете, есть ли у нее близкие родственники?
— Сын. Живет в Чикаго или где-нибудь поблизости. Возможно, его зовут Чарли.
— Еще одно ваше предчувствие, мистер Куинн?
— Да нет, просто опять готов держать пари на невыгодных условиях.
Лэсситер приоткрыл дверь и обратился к кому-то в коридоре:
— Отправь-ка Сэма за машиной, хорошо, Билл? Да свяжитесь с чикагской полицией; пусть поищут человека по фамилии Фэзерстоун — зовут, возможно, Чарльзом. Пусть сообщат ему, что его мать умерла. Кто-то ей скормил лошадиную дозу мышьяка.
Несмотря на жару, Куинна охватила дрожь; у него перехватило горло, будто кто-то безжалостной рукой принялся его душить. «Она была сиделкой, — подумал он. — Наверное, сразу поняла, что ее отравили. Возможно, даже знала, кто. И все же не сделала ни малейшей попытки кого-либо обвинить или спасти свою жизнь, приняв противоядие».
Он вспомнил их разговор в тот вечер, когда он впервые появился в Тауэре. Она стояла тогда перед печкой, сцепив руки, будто почувствовав в воздухе дыхание смерти. «Я старею… хотя иногда трудно смотреть правде в лицо, — говорила она. — Душа моя пребывает в мире, но тело бунтует. Оно тоскует по нежности, теплу и ласке. Утром, когда я встаю с кровати, душа моя возносится к небесам, но бедные мои ноги ощущают лишь боль и холод. Однажды в каталоге для пожилых я увидела пару комнатных туфель и с тех пор не могу их забыть. Самые чудесные комнатные туфли, какие я когда-либо видела. Но это, конечно, потакание плоти…»
— Вперед, Куинн, — ворвался в его невеселые воспоминания голос Лэсситера. — У вас есть возможность еще разок прокатиться в Тауэр.
— Зачем?
— Вы, похоже, неплохо знаете эту дорогу. Будете нашим проводником и переводчиком.
— Честно говоря, как-то не тянет.
— Ничего, переживете. Что это с вами, никак разнервничались? Или что-то у вас на уме?
— Пара пушистых розовых домашних тапочек.
— Прошу прощения, но ничем помочь не могу. Именно такими моя контора сейчас не располагает.
Куинн глубоко вздохнул.
— Ступая по каменистой земле босыми ногами, я приду на тихие золотые улицы Небес… — пробормотал он. — Если можно, я хотел бы увидеть сестру Благодеяние.
— Еще насмотритесь. Уж она-то от вас никуда не денется, — рот шерифа растянулся в невеселой улыбке. — Что, не нравится моя манера выражаться, а, Куинн? Ничего, привыкнете. Советую, кстати, и вам ее перенять. Чует мое сердце — если в этом деле начать слишком серьезно размышлять о смерти, то есть все шансы закончить свои дни, вырезая бумажных куколок в одном очень странном заведении.
— Спасибо, шериф. Я буду помнить, что этот шанс у меня остается, — серьезно поблагодарил Куинн.
За руль уселся помощник шерифа в форме. Куинн с Лэсситером устроились на заднем сиденье. За ними следовала вторая машина с двумя полицейскими и портативной лабораторией.
Было четыре часа, и солнце еще жарило вовсю. Едва они выехали за черту города, Лэсситер немедленно скинул шляпу и куртку и расстегнул воротник рубашки.
— Вы хорошо знали эту сестру Благодеяние, Куинн?
— Да нет. Мы и говорили-то с ней пару раз, не больше.
— Тогда почему вас так потрясла ее смерть?
— Она мне очень нравилась. Чудесная женщина была. И умница.
— Кто-то, очевидно, вашего мнения не разделял. Не представляете, кто бы это мог быть?
Куинн смотрел в окно, раздумывая о том, как рассказать шерифу об убийце О'Гормана, не упоминая при этом о письме к Марте О'Горман. Он помнил свое обещание никогда и ни при каких обстоятельствах не упоминать об этом письме, но начинал понимать, что выполнить его будет непросто.