— Для того чтобы отравить, не требуется ни мускулов, ни мозгов.
— Я вообще не верю, что к убийству имеет отношение кто-нибудь из женщин колонии.
— Почему?
Куинн знал ответ, но не мог произнести его вслух: ПИСЬМО К МАРТЕ О'ГОРМАН БЫЛО НАПИСАНО МУЖЧИНОЙ.
— Да уж слишком неправдоподобная версия, — сказал он. — Понимаете, в общине сестра Благодеяние занимала место почти столь же важное, как и Учитель. Она была общей нянькой, управляющей, сестрой-хозяйкой… Психологи, наверное, определили бы выполнявшиеся ею функции как материнские. Титул матери Пуресы ведь чисто номинален: она в этом качестве никак не функционирует, а может быть, и никогда не была способна на такую роль.
— А мужчины? Расскажите мне о них.
— Брат Терновый Венец — полуграмотный механик, со скверным характером, возможно, наиболее фанатично верующий из всех членов секты. Именно он настучал Учителю на сестру Благодеяние. В результате ее наказали. Так что у нее были веские причины его не любить. Впрочем, возможно, у него тоже. Правда, и в качестве убийцы я его не представляю — разве что он получил указание свыше в одном из своих видений. Брат Язык Пророков — робкий, нервный, страдает частичной афазией…
— Это еще что за чертовщина?
— Неспособность говорить. Был полностью зависим от сестры Благодеяние, совсем, как ребенок. Поэтому, надо думать, совершенно вне подозрений. Брат Свет Вечности — скотник, очень трудолюбивый и начисто лишенный чувства юмора. Вкалывает до полного изнеможения, вполне возможно, чтобы искупить какую-то вину. К тому же имеет доступ к яду: у него под рукой раствор от паразитов у овец. Брат Провидец — мясник и сыровар; его я видел лишь мельком, и то издали. Остальных даже не знаю по именам.
— Все равно, сдается мне, многовато для человека, так недолго там пробывшего.
— Сестра Благодеяние была хорошей рассказчицей. А я умею слушать.
— Вот как? — сухо обронил Лэсситер. — Что ж, тогда слушайте следующее: я не верю ни слову из того, что вы тут понарассказывали.
— А вы и не пытаетесь, шериф.
Машина уже довольно давно карабкалась все выше, и высота постепенно начинала оказывать воздействие на Лэсситера. Даже легкое усилие, необходимое, чтобы сказать несколько слов, делало его дыхание чаще и тяжелее. И, хотя он совсем не устал и ему отнюдь не было скучно, он непрерывно зевал.
— Полегче на поворотах, Билл, — наконец взмолился шериф. — От этих проклятых гор меня мутит.
— А вы постарайтесь думать о чем-нибудь постороннем, шериф, — серьезно посоветовал водитель. — О каких-нибудь приятных вещах. О деревьях, там, о музыке, о еде…
— О еде, да?..
— Ну, представьте себе поджаренные ребрышки с печеным картофелем…
— Заткнись, ладно?
— Да, сэр.
Лэсситер откинул голову на спинку сиденья и прикрыл глаза.
— Они знают, что я приеду, Куинн?
— Я предупредил Учителя, что собираюсь сообщить о смерти Хейвуда.
— Как они меня встретят?
— Оркестра можете не ждать.
— К дьяволу! Терпеть не могу дела, связанные с кучкой сумасбродов. Нормальные люди — также не сахар, но по крайней мере их поступки можно предугадать. А это… вы верно сказали, как поездка в незнакомую страну, где говорят на непонятном языке, живут по другим законам…
— А вы обратитесь в Армию Спасения, — посоветовал Куинн.
— Нет уж, спасибо. Как-нибудь обойдусь.
— Отчего же? Получили бы подкрепление, шериф.
У помощника шерифа на переднем сиденье плечи затряслись от беззвучного смеха.
— Что это тебя так развеселило, Билл? — наклонившись вперед, мягко осведомился Лэсситер.
— Ничего, сэр.
— Я так и думал. Ничего смешного тут нет. Потому я и не смеюсь.
— Я тоже, сэр. Это просто высота. От разреженного воздуха я икаю.
Лэсситер вновь обратил свое внимание на Куинна.
— Думаете, они попытаются нас выставить? Мне бы хотелось быть наготове, если они могут применить силу.
— Теоретически они не признают насилия.
— Хм. Я тоже. Теоретически. Но иногда приходится.
— Насколько я знаю, оружия у них нет. Так что опасаться приходится только их явного количественного превосходства.
— Вы полагаете, этого мало?
Правая рука шерифа невольно дернулась к кобуре. Куинн заметил этот жест и почувствовал, как в нем нарастает протест. Он вспомнил, как впервые увидел мать Пуресу, с мольбой смотрящую в небо, будто ждущую, что оно отверзнется для нее. Учителя, разрывающегося между жалостью и долгом, пытающегося вернуть ее из блужданий по залам ее детства… Потом перед ним предстал брат Язык с маленькой птичкой на плече, что-то тихо говорящей ему… Брат Твердое Сердце, с усердием орудующий бритвой и, как все цирюльники мира, рассуждающий о том, что в его возрасте леди были куда изящнее, а их ножки — куда меньше… Брат Свет, входящий в сарай с банкой дезинфекционной жидкости в руках, жалуясь на то, что у него тысяча дел, а тут еще сестра велела обработать матрац, иначе незнакомца заживо сожрут блохи… Брат Терновый Венец, адепт Страшного Суда, утверждающий, что каждый носит в себе дьявола, пожирающего его изнутри…