Лэсситер прикурил, потушил спичку и задумчиво переломил пополам. Потом выкинул за дверь.
— Если бы я был Учителем и общался с Господом, то в ту сторону меня бы и калачом не заманили, — пробормотал он. — Разве что мне уж очень не терпелось бы, чтобы нас сцапали. Вы что, не понимаете: даже переодевшись в обычную одежду, двадцать пять человек в грузовике и фургоне не смогут проскользнуть так, что их никто не заметит.
— А что бы вы сделали на их месте?
— Добрался бы до какого-нибудь города побольше, вроде Лос-Анджелеса, и велел своим людям рассредоточиться. В горах у них нет ни единого шанса скрыться.
— В городе тоже, — хмыкнул Куинн. — Они без гроша.
Убаюканная движением машины, мать Пуреса спала на заднем сиденье, посасывая леденец. С поджатыми ногами и вжатым в грудь подбородком она напоминала эмбрион. Только очень старый эмбрион.
Лэсситер на сей раз уселся впереди. Когда они добрались до шоссе, он хмуро повернулся к Куинну.
— Вы говорили, тут поблизости ранчо?
— Да. Двумя милями ниже. Там есть поворот.
— Надо будет заехать. Попросим их помочь.
— Помочь в чем?
— Сразу видно, что вы городской, — усмехнулся шериф. — За скотом, между прочим, надо ухаживать. Коровы сами себя подоить не смогут при всем желании. Черт, я вообще не пойму, как это братья ушли и оставили скотину без присмотра.
— А что им оставалось — с единственным грузовиком?
— Может, они спрятались где-нибудь поблизости? Решили вернуться за скотом попозже, а? Скажем, вечером. Вам, городскому, не понять, насколько такие поселения зависят от скота. А их стадо выглядит здоровым и ухоженным.
— Это уж точно, — подтвердил Куинн, вспомнив, каким голосом брат Свет говорил о своих коровах, овцах и козах. Где бы он сейчас ни был — в окрестных холмах, в горах Сан-Габриэль или в Лос-Анджелесе, — Куинн знал, какие мысли вертятся в его голове.
Поворот был отмечен деревянным указателем, украшенным подковой, с надписью: «Ранчо «Арридо». Спустя полмили они увидели спускающийся навстречу джип с двумя колли на заднем сиденье, заливисто лающими при виде нежданных гостей.
Человек, сидевший за рулем джипа, затормозил и спрыгнул на землю.
— Что случилось, шериф?
— Привет, Ньюхаузер, — поздоровался Куинн.
Ньюхаузер наклонился и вгляделся попристальней:
— Разрази меня гром! Никак это снова ты, Куинн?
— Точно.
— А я думал, ты уж давно вернулся в Рино.
— Пришлось сделать крюк.
— Знаешь, старина, меня до сих пор совесть мучает, что я тогда оставил тебя вот так, посреди дороги. Рад, что у тебя все обошлось. Ну, да тут никогда не угадаешь.
Куинн глубоко вздохнул, на него вдруг нахлынули воспоминания. Он вновь представил себе улыбающуюся сестру Благодеяние, приветствующую его: «Добро пожаловать, незнакомец… Мы никогда не отворачиваемся от бедняков, хотя сами бедны».
— Это точно, — спокойно кивнул он. — Никогда не угадаешь.
Глава двадцатая
В девять вечера Куинн все еще сидел в кабинете шерифа, дожидаясь, когда телефонистке удастся дозвониться до Чарли Фэзерстоуна. Наконец телефон зазвонил. Лэсситер бросил на него косой взгляд, потом повернулся к гостю:
— У меня такие штуки не особо хорошо получаются. Может, вы поговорите?
— В мои обязанности это не входит.
— Ну, все-таки… Вы хоть ее знали…
— Ладно, — кивнул Куинн. — Только чур, говорить я буду один.
— Это, между прочим, мой кабинет.
— Телефон тоже.
— Черт побери! — Лэсситер отбросил стул и, хлопнув дверью, удалился.
Куинн поднял трубку.
— Алло?
— Да.
— Мистер Фэзерстоун?
— Он самый. С кем я говорю?
— Мое имя Куинн. Я звоню вам из Калифорнии, из Сан-Феличе. Вас не так-то просто поймать.
— Верно, меня не было.
— Боюсь, у меня для вас неважные новости.
— Ничего удивительного, — в голосе собеседника прозвучало хроническое недовольство всем на свете. — Хороших из вашей части страны мне еще получать не доводилось.
— Сегодня в полдень ваша мать скончалась.
На том конце провода воцарилось молчание.
— Я ведь ее предупреждал! — простонал Фэзерстоун несколько минут спустя. — Говорил ей, что глупо там оставаться. В ее-то возрасте! Нельзя же так небрежно относиться к своему здоровью!
— Она умерла не из-за небрежности, мистер Фэзерстоун. Ее отравили.
— Боже мой! Что вы говорите? Отравили? Мою мать? Как? Кто это сделал?!
— Пока не знаю.
— Если виноват этот чертов маньяк, я его святую тушу на клочки разнесу!