С огромным трудом, после долгих поисков в архиве штаба округа, Курбатову удалось установить, что подразделение, вышедшее из окружения в октябре сорок первого года в районе Солнечных Горок, возглавлялось лейтенантом Седых.
Он отдал Брянцеву листок с фамилией Седых. Надо разыскать его. Потом он спросил у Брянцева — который час? Было уже шесть.
— Нам по пути, — сказал Курбатов, поднимаясь.
— Простите, товарищ майор, — ответил Брянцев. — Я начну розыски… сейчас.
— Сейчас? И сколько, вы думаете, это займет у вас времени?
— Не знаю точно. Ночь, может быть.
— Товарищ Брянцев, по ночам работать запрещаю… кроме исключительных случаев. Одевайтесь, нам по пути.
Они вышли в коридор, и Курбатов продолжал:
— Запрещаю, ничего не попишешь. Вы что сейчас читаете?
Брянцев, явно смущенный, что-то буркнул в ответ.
— Вот видите — и не поймешь толком, что. А читать надо. С женой когда в театре были?
Опять Брянцев буркнул что-то невразумительное.
— А я на днях на «Хованщине» был, — вдруг сказал Курбатов. — Вы слушали «Хованщину»? Нет?.. Ох, позвоню я вашей жене, — погрозил он пальцем, — да и скажу…
— Она не обижается, — сказал Брянцев.
Курбатов накинулся на него:
— Что, что? Вы думаете, ее дело мужу щи варить, воротнички стирать да ждать его? Нет? Ну хорошо, что так не думаете. А другие думают…
— Кто? — поднял голову Брянцев.
— Заглянул я в кой-какие паши книжки. Диву даешься: и личной жизни ни у кого нет, и любить герои не умеют, и, чёрт побери, рюмки водки не могут выпить. Нельзя так жить, как эти герои книг, — закончил он, дотрагиваясь до рукава Брянцева. — А вы почему-то захотели им подражать…
— Нет, — сказал Брянцев, — мне просто кажется, что есть дела, не терпящие отлагательства. Мы же — не завод…
Курбатов качнул головой:
— Помните у Маяковского: «Я чувствую себя заводом, вырабатывающим счастье». Мы особый завод, товарищ лейтенант. Ну, до завтра.
Утром Брянцев заказал разговор с Москвой и, на всякий случай, со штабом округа. Через три часа ему сообщили, что гвардии подполковник Седых, Герой Советского Союза, служит в тридцать шестой дивизии. Брянцев знал: дивизия эта сейчас недалеко, в Бережанском районе. Он позвонил туда по прямому проводу. Подполковник Седых был на месте.
— Позвать его к телефону?
— Нет, не надо звать, благодарю вас.
Брянцев положил трубку и пошел к Курбатову.
— Отсюда и начнем тогда, — сказал майор, выслушав Брянцева. — Седых в части, говорите? Что ж, поехали знакомиться.
Брянцев позвонил и вызвал машину, а Курбатов подошел к карте, отыскал Бережанский район и берег озера, где стояла на летних квартирах дивизия. «Далековато, дома будем, стало быть, только под вечер». Курбатов спустился в столовую и взял несколько бутербродов себе и Брянцеву.
Кончились низенькие домики пригорода, потянулись поля, по которым шагали к горизонту стальные линии высоковольтной передачи. Началась роща. Дорога пересекала ее и по бокам колыхалась свежая, словно промытая до блеска, зелень берез. Шофёр, знавший нрав Курбатова, дал газ, и машина вскоре выскочила на бережанское шоссе, широкое и пустынное. Тут шофёр мог выжать все восемьдесят, не спрашивая. Брянцев заулыбался, — он тоже любил быструю езду.
В лагерь они вошли пешком, оставив машину на шоссе. Сержант с контрольно-пропускного пункта объяснил им, как найти Седых:
— Он сейчас, наверно, отдыхает уже. Вон его дом, у озера. А нет, так в штабе.
По узкой дорожке они подошли к маленькому домику, стоявшему в глубине сада. Внезапно Курбатов остановился возле забора, вглядываясь, что происходит там, за густо разросшимися кустами акаций и жимолости.
Двое детей с радостным визгом носились за высоким мужчиной в майке. Старшая девочка бежала, высоко подбрасывая острые коленки, а младшая отставала и забегала сбоку, потешно разводя руками: «Ага, поймался!». Потом мужчина, схватив обеих девочек в охапку, повалился на траву, и они барахтались в его сильных руках, всё повторяя: «Ага, поймался!» — хотя неизвестно было, кто из них «поймался».
Быть может, потому, что майор Курбатов в свое время потерял любимую девушку, а новое чувство, пусть не менее сильное, владевшее им уже не один год, было более мужественным, более строгим, — он испытывал каждый раз странное смущение перед чужим семейным счастьем. Так и теперь у него защемило в груди, — не зависть, а скорее легкая грусть по тому, чего у него пока еще нет.