— У вас есть догадки, кто убил Фрэнка Пэрриса?
Мой вопрос явно удивил Дерека, как если бы никто и никогда не просил его поделиться своими мыслями.
— Это был не Штефан, — сказал мой собеседник. — Даже если это Штефана я видел идущим по коридору, убийца не он, я уверен. Штефан был хороший парень. Очень тихий. Я знаю, что мисс Трехерн… Лиза то есть, не больно-то жаловала его и считала нечестным, но мне он нравился. Как думаете, ее найдут?
— Сесили Трехерн?
— Да.
— Непременно найдут. Уверена, что она цела и невредима, — бодро произнесла я, хотя в душе прекрасно сознавала, что это ложь.
Я пока и полных суток не провела в отеле, но атмосфера его уже каким-то образом подействовала на меня. Быть может, тут и впрямь витало то самое ощущение зла, о котором говорил Дерек. Не знаю. Но вот в чем я твердо была уверена, так это в том, что Сесили Трехерн мертва.
«Фейстайм»
Старею я, что ли?
Пытаясь связаться с Критом, я смотрела на свое изображение на мониторе и, даже с учетом того, что камера ноутбука никому не льстит, не могла порадоваться тому, что вижу. Я выглядела усталой. Два года под критским солнцем и среди сигаретного дыма пагубно отразились на коже. После отъезда из Лондона я перестала подкрашивать волосы, и не могу сказать с уверенностью, что получила в результате: приятную натуральность или неприглядную седину. Следовать за модой я никогда особо не стремилась. Живя одна в квартире, я взяла в привычку расхаживать в больших не по размеру футболках и леггинсах. Разумеется, на работу я наряжалась как положено, но, оказавшись в вынужденной отставке, избавилась от бремени трех «К»: костюм, колготки, каблуки. Под греческим солнцем я щеголяла в первой попавшейся одежде, только бы она была светлой и просторной. Андреас вечно твердил, что любит меня такой, какая я есть, и нет нужды впечатлять его. Но, глядя сейчас на свое изображение, я пыталась понять, не позволила ли себе опуститься — жуткое выражение, наводящее на мысль о распущенности и упадке.
Послышался сигнал, мое изображение заняло место в углу, где ему и положено находиться, а экран заполнило лицо Андреаса. Я боялась, что его нет дома или, хуже того, что он будет дома, но не ответит. Однако вот он, сидит на террасе. Когда Андреас откинулся на спинку кресла, я разглядела у него за спиной ставни и горшки с шалфеем и душицей, которые посадила сама. Его компьютер стоял на стеклянном столе с трещиной — мы все время собирались его заменить, но так и не заменили.
— Yassou, agapiti mou! — произнес Андреас.
У нас, с первого дня моего переезда на Крит, установился шуточный обычай: каждое утро он здоровался со мной по-гречески. Но сейчас невольно мелькнула мысль: уж не хочет ли Андреас уколоть меня, напомнив, что я так далеко от него?
— Как дела? — спросила я.
— Скучаю по тебе.
— Как гостиница?
— Гостиница?.. Да как обычно. Никуда не делась.
Лицо Андреаса озаряло мой экран — во всех смыслах. Смуглая кожа и густые черные волосы подчеркивали ослепительную белизну зубов, а глаза его буквально светились. Он был невероятно красивый мужчина, и, глядя на его изображение на мониторе, я испытала страстное желание пролезть через это прямоугольное окно и очутиться в его объятиях.
«Я не бросила Андреаса, — твердила я себе. — Просто уехала на недельку. Когда все кончится, я вернусь на Крит, разбогатев на десять тысяч фунтов. В конечном счете этот опыт лишь сблизит нас».
— Где ты сейчас? — поинтересовался Андреас.
— В отеле «Бранлоу-Холл».
— Хорошее заведение?
— Полный улет. Картины маслом на стенах и витражные окна. В некоторых номерах кровати с балдахином. Тебе бы понравилось.
— И кто делит с тобой твою кровать?
— Перестань!
— Мне в моей постели тебя не хватает. Здесь без тебя вообще все не так. Многие из постоянных гостей жалуются.
Настроение изменилось, мы посерьезнели. Я только сейчас поняла, что покинула Крит, даже не подумав о неизбежных краткосрочных последствиях. Мы ничего не обсудили, не попытались сгладить углы, проявившиеся в наших отношениях. Последний наш разговор получился резким. «Я не хочу, чтобы ты уезжала», — сказал Андреас. Но я все равно уехала. И сейчас призадумалась: не повела ли себя плохо и, что еще хуже, не разрушила ли что-то очень важное для себя?