В условиях торжествующей «контрреволюции» царствования Александра III любое другое направление мысли, помимо консервативного, вытеснялось «на обочину». Это касалось и либерализма, который был тогда не на подъеме, осмысляя прошлое и подготавливая свое будущее. Никакого единого либерализма на тот момент не было, не было и либеральной партии, а только кружки, кардинально расходившиеся между собой, как писал ведущий публицист журнала «Вестник Европы» К. К. Арсеньев в начале 1880‐х годов. В эти годы пришло время переоценить то, что прежде казалось естественным и привычным. А. Д. Градовский отмечал, что понятия «свобода», «право» к концу XIX века «потускнели», лишились своего изначального обаяния. Проблема была в том, что разговор о правах и свободах продолжался его современниками в стилистике XVIII столетия. Тогда, накануне событий во Франции, это была настоящая интеллектуальная революция, за которой последовала революция политическая. Ситуация изменилась. Во второй половине XIX столетия такие слова казались трюизмом. И главное: они игнорировали зарождавшуюся науку об обществе. Стало понятно, что социум – это живой изменчивый организм, а не просто механическая совокупность людей. Такое понимание способствовало популяризации социалистических учений – причем самых разных изводов, от революционных до сравнительно умеренных. Либералам приходилось приноравливаться к новым вызовам времени.
В правительственных кругах на них продолжали смотреть искоса и даже враждебно. По оценке Б. Н. Чичерина, либерализм 1880‐х годов казался правительству даже более опасным, чем марксизм. Последний виделся сугубо теоретическим течением: в этой связи он не слишком тревожил правительственных чиновников. По мнению Чичерина, как раз при попустительстве властей тексты К. Маркса получили широкое хождение среди учащихся. Едва ли Чичерин в данном вопросе в полной мере объективен. Однако он несомненно точно оценивал настроения консерваторов, которые опасались либерализма, пожалуй, больше социалистических учений. Так, по мнению К. Н. Леонтьева, подлинная революция и есть либерализм, который грозит тотальной эмансипацией. Социализм, напротив (конечно, помимо своего желания), противодействует этой тенденции: «Социализм скоро… сделается орудием новой корпоративной, сословной… не либеральной и не эгалитарной структуры государства».
Эволюция любого идейного направления – дело небыстрое. Прежние взгляды, оценки и, главное, персоналии уживаются с новыми. По этой причине любое идеологическое направление не может быть однородным. Это относится и к российскому либерализму 1880–1890‐х годов, переживавшему «переходный возраст». Тогда встретились два поколения. Одно принадлежало к эпохе Великих реформ, другое – к будущему, ко времени партийного строительства. Столпами либеральной мысли продолжали оставаться Чичерин, Градовский и др., не представлявшие политических партий. У каждого из них была своя линия. Но все же многое либералов этого поколения объединяло. Их теоретические построения основывались на признании безусловной ценности человеческой личности и одновременно с тем государственных институтов. Отчасти это сближало либералов «старой школы» с их консервативными современниками. Впрочем, «консерватизм» российского либерализма заметно отличался от того, что проповедовали К. П. Победоносцев или К. Н. Леонтьев. Так, по мысли А. Д. Градовского, консерватизм заключается не в том, чтобы держаться за старое, за отмирающие традиции. Он подразумевает развитие – на основе многовекового исторического наследия. Ведь институты XV века не могут оставаться неизменными в XIX столетии. Важны не формы, а сам принцип. Именно институты государственности способствовали складыванию России. Они были ее остовом, без них она давно бы распалась. Соответственно, только правительственная власть могла гарантировать права человека. Альтернативой же существовавшему государству была не политическая свобода, но анархия.
Социальный порядок в версии Б. Н. Чичерина не подразумевал социальной справедливости. Он строился на неравенстве как естественном следствии исторического развития. Искоренить его невозможно. Это значило бы идти на намеренное разрушение правового уклада, альтернативы которому нет.