— Не верю, — заключает он. — Кто-то другой. Кто угодно, но не этот аид.
Ландсман не спорит, не считает нужным. Цимбалист тянется за своим стаканом. Жилка ржавчины извивается в воде, как ленточка внутри стеклянного шарика.
— Как бы вы поступили, если бы одна из линий на вашей карте, — говорит Бина, — оказалась, к примеру, заломом на бумаге? Волосинкой? Случайным росчерком пера? Чем-то подобным. Сказали бы вы об этом кому-нибудь? Пошли бы к ребе? Признались бы, что совершили ошибку?
— Этого никогда бы не случилось.
— А если бы случилось? Смогли бы вы тогда жить в ладу с самим собой?
— А если бы вы, инспектор Гельбфиш, узнали, что посадили за решетку невинного человека, упрятали на много-много лет, на всю оставшуюся жизнь, вы бы смогли жить с собой в ладу?
— Такое происходит постоянно, — отвечает Бина. — Но вот она я.
— Что ж, тогда, мне кажется, вы знаете, что я чувствую. Кстати, термин «невинный» я толкую весьма широко.
— Я тоже, — соглашается Бина, — без всякого сомнения.
— За всю мою жизнь я узнал лишь одного человека, которого могу описать этим словом.
— Тут вы меня опередили, — говорит Бина.
— И меня, — говорит Ландсман, тоскуя по Менделю так, словно они много лет были близкими друзьями. — Как ни печально это признавать.
— Знаете, что толкуют люди? — говорит Цимбалист. — Эти гении, с которыми я живу бок о бок? Они говорят, что Мендель вернется. Что все происходит, как предначертано. Что когда они прибудут в Иерусалим, Мендель уже будет там и встретит их. Готовый править Израилем.
Слезы заливают впалые щеки кордонного мудреца. Мгновение спустя Бина извлекает из торбы чистенький и наглаженный носовой платок. Цимбалист берет платок и какое-то время бездумно смотрит на него. А затем мощно выдувает «текиа» шофаром своего носа.
— Хотел бы я увидеть его еще хоть раз, — говорит он. — Признаюсь вам честно.
Бина взваливает торбу на плечо, и та снова с готовностью принимается тянуть это плечо вниз.
— Собирайте вещи, мистер Цимбалист.
Старик выглядит потрясенным. Губы его надуваются, словно в попытке раскурить невидимую сигару. Он хватает со стола ленту сыромятной кожи, завязывает на ней узел, снова кладет на стол. Затем снова берет и развязывает.
— Вещи? — К нему наконец возвращается дар речи. — Вы говорите, что я арестован?
— Нет, — говорит Бина. — Но я хочу, чтобы вы поехали с нами, и мы побеседуем более подробно. Можете позвонить своему адвокату.
— Моему адвокату?
— Я думаю, это вы вывели Альтера Литвака из его гостиничного номера. Еще я думаю, вы с ним что-то сделали — спрятали, а то и убили. Я хотела бы знать, что именно.
— У вас нет доказательств. Лишь догадки.
— У нас есть одно маленькое доказательство, — говорит Ландсман.
— Около метра, — прибавляет Бина. — Можно ли повесить человека на метре веревки, мистер Цимбалист?
Кордонный мудрец трясет головой — раздраженно и насмешливо. Он уже пришел в себя и обрел прежнюю осанку.
— Вы только попусту теряете время — и мое, и ваше, — говорит он. — У меня работы непочатый край. Да и вы, по вашему же собственному признанию, до сих пор не выяснили, кто же убил Менделе. Так почему бы многоуважаемым детективам не сосредоточить свое внимание на этом и не оставить меня в покое? Возвращайтесь, когда поймаете предполагаемого убийцу, и я скажу вам, что знаю о Литваке, и, кстати сказать, на данный момент я ничего о нем не знаю, ничего — официально и во веки веков.
— Так не пойдет, — говорит Ландсман.
— Ладно, — говорит Бина.
— Ладно! — восклицает Цимбалист.
— Ладно? — вопросительно смотрит на Бину Ландсман.
— Мы ловим убийцу Менделя Шпильмана, — говорит Бина, — а вы даете нам сведения. Полезные сведения об исчезновении Литвака. И отдаете мне Литвака, если он все еще жив.
— По рукам, — соглашается кордонный мудрец, протягивая правую клешню, узловатую и веснушчатую, и Бина пожимает ее.
Ошеломленный Ландсман встает и тоже пожимает руку кордонному мудрецу. Потом он следом за Биной выходит из лавки в угасающий день и впадает в еще большее смятение, увидев, что Бина плачет. Но в отличие от слез Цимбалиста, у Бины это слезы ярости.
— Поверить не могу! — рыдает она, утираясь бумажной салфеткой из своих бездонных запасов. — Это ведь точно в твоем духе!
— У моих близких знакомых нередко случается такое, — говорит Ландсман. — Они начинают вести себя как я.
— Мы — офицеры полиции. Мы на страже закона!
— Люди книги, как говорится.
— Да пошел ты!