— Будьте любезны, детективы, — приглашает он.
Ты входишь в обшитую панелями залу, дверь где-то в конце ее, слева деревянная лестница ведет на второй этаж. Ступеньки и подступеньки, панели, даже половицы — все вырезано из огромных кусков чего-то вроде некрашеной сосны цвета топленого масла. Вдоль стены напротив лестницы располагается низкая скамья, тоже из некрашеной сосны, покрытая лиловым плюшем, истертым до блеска, залатанным и хранящим шесть круглых вмятин, продавленных вербовскими ягодицами.
— Почтенные детективы могут подождать здесь, — говорит Шмерл.
Они с Йосселе возвращаются на пост, оставляя Ландсмана и Берко под неусыпным, но безразличным наблюдением третьего нескладного Рудашевского, который бьет баклуши, подпирая перила у основания лестницы.
— Присаживайтесь, профессор, — предлагает комнатный Рудашевский.
— Благодарю, — отвечает профессор, — но не хочу.
— С вами все в порядке, профессор? — интересуется Берко, кладя руку на плечо мудреца.
— Гандбольный корт, — говорит Цимбалист, словно отвечая на вопрос. — Кто сейчас играет в гандбол?
Что-то в кармане Цимбалистовой дубленки притягивает взгляд Берко. Ландсман неожиданно проявляет интерес к деревянной полке, прибитой к стене у двери, плотно заставленной двумя видами лоснящихся красочных брошюр. Один вид называется «Кто такой ребе Вербова?» и знаменует факт, что они сейчас стоят у официального или церемониального входа в дом и что обитатели его приходят и уходят и живут в другом конце, точно так же как домочадцы президента Америки. Другая бесплатная брошюра идет под титулом «Пять великих истин и пять великих обманов о вербовском хасидизме».
— Я видел фильм, — говорит Берко, читая поверх плеча Ландсмана.
Ступеньки скрипят. Рудашевский бормочет, словно объявляет перемену блюд:
— Ребе Баронштейн.
Ландсман знаком лишь с репутацией Баронштейна. Еще один вундеркинд с юридическим дипломом в придачу к смихе раввина. Женат на одной из восьми дочек ребе. Он не позволяет себя фотографировать и никогда не покидает остров Вербов, если не верить рассказам о том, как он пробирается в некий тараканий мотель в сумраке ночи, чтобы свершить личное воздаяние неплательщику долгов в нелегальном тотализаторе или какому-то шлоссеру, не справившемуся с работой.
— Детектив Шемец, детектив Ландсман. Меня зовут Арье Баронштейн, габай ребе.
Ландсман удивлен его молодостью — с виду габаю лет тридцать. Высокий, узколобый, черные глаза тверды, как пара камней на могильной плите. Он скрывает девичий рот под мужественным расцветом бороды царя Соломона, дополненной тщательно выписанными прядями седины, намекающей на зрелость. Пейсы висят мягко и аккуратно. В нем чувствуется характер существа жертвенного, но одежда выдает застарелую страстишку вербовских — любовь к показному шику. Икры Баронштейна пухлы и мускулисты в шелковых подвязках и белых чулках. Большие ступни обуты в черные бархатные тапочки, тщательно вычищенные щеткой. Сюртук новехонек, будто только что вышел из-под прославленной иглы «Мозеса и сыновей» с улицы Соломона Аша[32]. И только простая нитяная кипа намекает на благочестие. Под ней его короткие волосы сверкают, словно рабочий конец щетки-ротора, сдирающего краску. На лице ни малейшего следа враждебности, но Ландсман замечает места, откуда она была тщательно удалена.
— Рав Баронштейн, — бормочет Берко, снимая шляпу; Ландсман тоже обнажает голову.
Баронштейн не вынимает рук из карманов сюртука, атлас отделан велюровыми лацканами, а карманы — клапанами. Он пытается выглядеть непринужденно, но мало кто умеет просто стоять, засунув руки в карманы, и сохранять при этом естественность и непринужденность.
— Что вам здесь нужно? — спрашивает он. Он бросает взгляд на часы, выдернув их из манжеты на рифленой хлопковой рубашке, достаточно надолго, чтобы детективы прочли надпись «Патек Филип» на циферблате. — Уже очень поздно.
— Мы здесь, чтобы поговорить с ребе Шпильманом, ребе, — отвечает Ландсман. — Если ваше время столь драгоценно, тогда тем более не хотелось бы тратить его попусту, беседуя с вами.
— Я не о своем времени пекусь, детектив Ландсман. И сразу же скажу, что если вы намерены демонстрировать в этом доме неуважительное отношение и вести себя со свойственной вам бесцеремонностью, тогда места вам в этом доме не будет. Это ясно?
— Мне кажется, вы перепутали меня с другим детективом Мейером Ландсманом, — отвечает Ландсман. — Я тот, кто просто делает свою работу.
32