С хитрым духом непрочности,
порчи,
слабинки...
Словно воины в поле,
встают мастера,
Чтоб помериться силами
с ним в поединке.
Х Х Х
Недалеко от старого овина,
На три дороги головы клоня,
Растут береза, елка и осина
Из одного чернеющего пня.
За ними ждет таинственная чаща:
И впереди,
за елкою густой,
И слева, за осиною дрожащей,
И справа, за слепящей белизной.
Они растут по-древнерусски крепко,
Напоминая трех богатырей,
И каждый раз,
при злом напоре ветра,
Друг к другу прижимаются тесней.
Х Х Х
Подбросишь в печь еловых дров –
И побегут по дому скоро
Треск и шипенье, вроде слов
Языческого наговора.
А вот березы кругляши
Светлы на вид, усердны в деле.
Пылают в топке от души,
Огонь распихивая в щели.
У, как чадливы и горьки
Осины, проклятые роком!
А яблонь свежие сучки
В огне вскипают белым соком.
Мудрено ль дело - печь топить?
Но в пламя вперившись глазами,
Здесь можно вспомнить и постичь
Живую истинность сказаний...
Х Х Х
Когда услышу имя ВАСИЛИСА –
В глаза зеленым цветом полыхнет.
Листва и травы - сверху и донизу,
Леса, луга, цветение болот...
А МАРЬЮ вижу
только белым цветом,
Пустым, еще не затканным, холстом,
А КАТЕРИНУ -
красным, словно летом
Глядит полянка
ягодным пластом.
Как имя НАСТЯ звонко и упруго,
Как будто тесто шлепнулось о стол!..
Давным-давно полна была округа
Таких имен –
да видно, срок прошел...
А вот теперь, как к прошлому причастье,
Как связь времен,
что заново сплелись,
Вновь подрастает
много Катей, Настей,
И Марьюшек,
и даже Василис.
А это значит - гуще станет зелень,
И уродится ягода в свой срок,
И будет холст для вышивки
набелен,
И, что ни праздник, -
выпечен пирог.
Х Х Х
Стихи из школьных хрестоматий!
Про осень, лес, былые дни –
Как все свежей и горьковатей
Всплывают в памяти они...
Сквозь лет прошедших оболочку
Их хочешь высказать опять -
Так, чтобы вновь
за строчкой оторочку
Раздельно, звучно повторять.
И хлынет в сердце
все, что скрыто
За видом изб, рябин, берез,
И туч,
дождящих словно сито,
И в хляби вязнущих колес,
Все, что в таком стихотворенье
Трепещет с каждою строкой:
Боль,
восходящая в смиренье,
И чистой совести покой.
ОЩУЩЕНЬЕ ОБЫЧНЫХ ДНЕЙ
О СЫНЕ
Немало - девять месяцев. И все же
Срок обозримый, тут и года нет.
А сын во мне
за это время прожил
Десятки тысяч,
сотни тысяч лет.
Всех видов жизни
мерил он обличье:
Нес панцирь,
плавниками обрастал,
Лез в чешую,
рядился в перья птичьи.
Таился, полз,
и плавал, и летал.
Он видел взросший папоротник серый
И белый мир в период меловой;
При нем была
и суша с атмосферой,
И океан великий мировой...
А я жила как все. Считала сроки.
И много раз,
пока недели шли,
Мне вспоминались
школьные уроки
О древе жизни,
юности земли.
Х Х Х
Солома! Поле со жнивьем,
Кропленым синью васильковой.
Сейчас мешки свои набьем
Поскрипывающей половой.
Гнись-распрямляйся – древний ритм
Играет телом в этих взмахах.
Высь голубая,
и парит
Сухой, созревши-хлебный запах.
Назад дорога нелегка,
Но с благодатью незнакомой
Смотрю на мир из-под мешка,
Битком набитого соломой...
Х Х Х
Как-то раз, пути не замечая,
Мы пришли одной из диких троп
В гущу сочных стеблей Иван-чая
И на луг, где цвел гелиотроп.
Там по дну песчаного обрыва,
Расползаясь, клевер сладко пах,
И казалось -
где-то рядом живо
То, что раньше путалось в мечтах.
Сложный мир слегка приоткрывался,
Подавал душе любую нить, -
Только луг затем и показался,
Чтоб, исчезнув, следом поманить.
Каждый год, цветение встречая,
Я опять хочу его найти.
Розовеют кисти Иван-чая,
Дикий клевер вьется на пути,
Снова к солнцу
свой зеленый зонтик
Поднимает дикая морковь;
А до луга – как до горизонта,
Вечно близко, вечно далеко...
Х Х Х
Черемуха в кувшин вошла, как гостья,
Раскинулась кругом - не прикоснись,
Тяжелые белеющие гроздья
Ее слегка оттягивали вниз,
Всей величавой пышностью осанки,