— А что с Лукацким?
— А ты сам не видишь? — эксперт посмотрел на меня со всей мировой скорбью во взоре. — Старшина его просто уничтожил. Более подробный список травм составлю, когда окажусь в Конторе. Хотя можно было бы ограничиться одним словом «фарш».
— У старшины были отключены боевые имплантаты? — поинтересовался я.
— Без аугментаций сделать такое с человеком невозможно, будь ты хоть трижды десантник.
— Поня-ятно, — протянул я. Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы сделать вывод о сходстве этого убийства с предыдущим. Жертвы-депутаты, убийцы-фронтовики, а когда дело сделано, инструмент самоустраняется. Я вызвал перед глазами досье Лукацкого. Даты, учёба, рабочий путь… А вот и то, что мне нужно. Второй Белорусский фронт. Штабист, принимал участие в планировании Варшавского десанта. Занятно. Это было, безусловно, заманчиво — решить, что убийство произошло на почве ненависти к офицеру, из-за которого старшина остался инвалидом. Красиво получается. Очень красиво. И расследовать, вроде, ничего не надо. Снова на месте и мотив, и улики, и сам убийца. Тоже дохлый и потому немой. Можно было хоть сейчас подшивать информацию в соответствующую папочку и составлять рапорт.
Но это явно была попытка скрыть истинные мотивы.
Причём, не в пример прошлому разу, попытка достаточно топорная. Возможно, я просто параноик и игнорирую старую добрую бритву Оккама, но что-то внутри меня буквально кричало, что надо пинать экспертов. Пусть ищут хакера, способного на подобное, пусть восстанавливают мозги из дыма и сажи — плевать.
— Сейчас я осмотрю тут всё, а потом пойду опрашивать сотрудников, — сказал я, наконец, Глебычу. — Пять минут и можете грузить.
— Насчёт опроса… Всё от начала и до конца видела девушка-секретарь, но её только что забрали.
— Кто? Куда? — удивился я.
— Психушка.
«Ну да, действительно», — подумал я. Если уж у меня вид места преступления вызвал отвращение, то что говорить о несчастной секретарше…
Я подробно, борясь с тошнотой, осмотрел тела и вывернул карманы, но не нашёл ничего интересного: документы, карточки, немного наличных денег. У старшины, к моему изумлению, под рубашкой блестел маленький серебряный крестик. Пока я копался, на второй этаж поднялись две здоровые бабищи в белых халатах и колпаках — они несли с собой носилки.
— Забирайте, — скомандовал я, когда закончил, и санитарки утащили негромко похрустывающее тело Лукацкого. Курсанты наблюдали за этим с бледными лицами и, похоже, жалели о выборе профессии.
Опрос продлился недолго: сотрудники управы не могли сказать ничего важного, поскольку в момент убийства находились на рабочих местах. Это меня не сильно расстроило — меньше бумажной работы, и я спустился к женщине-пуделю.
— Мне нужен доступ к записям камер, — сказал я, и вахтёрша, быстро закивав, поднялась, уступая мне место.
Я плюхнулся на старое скрипучее офисное кресло и взглянул в большой монитор марки «рубин», на котором был виден каждый закуток управы.
— Когда всё произошло?
— Тринадцать-одиннадцать, — охотно ответила женщина и нависла у меня над плечом, собираясь смотреть. — Не стойте над душой, пожалуйста, — оскалился я, и вахтёрша сразу же отпрянула.
Признаюсь, момент убийства был мне не так интересен, больше хотелось понаблюдать за старшиной-завхозом.
Для этого я начал смотреть запись с часа дня. Завхоз нашёлся в одной из пристроек: в царские времена там обитала прислуга, а сейчас располагался небольшой склад, где громоздились горы списанного хлама — устаревшая и сломанная техника, мебель и прочий хлам. Завхоз — плечистый седой мужик с шикарными усами — ковырял на древнем верстаке какую-то штуковину. Параллельно я наблюдал за передвижениями Лукацкого по управе. Вот он вошёл в здание, за пять минут до собственной гибели. Перекинулся парой слов с вахтёршей, направился на второй этаж… Я перевёл взгляд на старшину. Да! Ухтин положил отвёртку на верстак и вышел. Двигается уверенно и целеустремлённо, не оглядываясь по сторонам. От былой расслабленности не осталось и следа.
Лукацкий поднимается на второй этаж — старшина в захламленном внутреннем дворике.
Депутат заходит в приёмную — его будущий убийца на дальней лестнице.
Лукацкий говорит с секретаршей, недовольно кривится и после небольшого монолога собирается присесть в кресло — Ухтин в приёмной.