Машина остановилась, навигатор снова пискнул. Я вышел, захлопнул дверь и направился к подъезду, над которым горела тусклая лампочка, почти не дававшая света. Несмотря на то, что подъезд оказался чист, в лифте пахло мочой и были сожжены все пластиковые кнопки. Пришлось повозиться, стараясь нажать на семнадцатый этаж.
Деревянная дверь с наклеенными цифрами, рядом написано "Сима - дурак". Кнопка звонка, казалось, была уже произведена старой и вымазанной в побелке. Три звонка мерзко продребезжали внутри квартиры и тотчас же послышались шаги. Да уж, звукоизоляция...
- Кто?
- КГБ в пальто, - я засунул руку в карман и сжал холодную рукоять пистолета. - Открывайте, Вьюнов. Нам всё известно.
Молчание. Я отошёл в сторону. Если у этого дуралея нашлась снайперская винтовка, то и автомат может заваляться, и даже граната.
- Я... Я не знаю, о чём вы, - сдавленно произнесли за дверью.
- Открывайте, и я всё вам объясню.
Звонко щёлкнул замок, дверь открылась, и я заметил, как мелькнуло пятнышко света в глазке у соседей. Люди везде одинаковы.
Я видел фото Вьюнова, но оно было достаточно старым, с военного билета. С тех пор он изрядно постарел - щетина, сетка морщин, слипшиеся на лбу в ком тёмные с проседью волосы. Стоит перед дверью в семейных трусах и мятой майке-алкоголичке. Вместо ног и руки, как я и ожидал - простейшие электропротезы.
- Надеюсь, вы не будете делать глупостей, - я шагнул в квартиру. - Вы, наверное, слышали, что сотрудникам КГБ очень многое не может причинить вреда.
- Да, слышал, - упавшим голосом сказал снайпер.
Я прошёл в тесную прихожую с кучей обуви на полу. Скользнув по ней взглядом, я заметил армейские ботинки и увидел, что дверь в комнату резко закрылась.
- Кто там? - я вытащил пистолет и направил его на хозяина квартиры. - Говори!
- Там... Дочь. Моя. У меня есть разрешение! - торопливо добавил он, испуганно глядя на меня.
- Пусть выйдет сюда! - приказал я.
Вышла девочка лет девяти на вид, заставившая меня обомлеть. Она была настолько уродливой, насколько вообще было возможно. Худая, скрюченная из-за костных болезней, на черепе - огромная фиолетовая пульсирующая опухоль, покрытая светлыми и мягкими детскими волосиками.
- Боже мой, - воскликнул я. - Вьюнов, какой же ты мудак. Ты же в Сибири был, какие тебе дети?! Так, принцесса, дай-ка дядя-милиционер посмотрит квартиру, - протиснулся я внутрь, косясь, чтобы хозяин не выкинул какое-нибудь коленце.
Да, пусто. Стены с дешёвыми обоями, полка с цветочным горшком, две кровати - побольше и поменьше, телеэкран-стена, стул, незаметный из-за набросанной одежды, и покосившийся пластиковый шкаф фабрики "Красный плотник". И над всем этим - запах нестираного белья.
- А где наша мама? - ласково спросил я у девочки.
- На работе, - пролепетала она. - А почему ты не в форме, дядя-милиционер?
- Потому что так надо, - улыбнулся я. Вьюнов же всё больше мрачнел. - Смотри, - в воздухе снова соткалась голограмма удостоверения. Девочку это устроило.
- Где ты был сегодня в девять ноль-ноль? - повернулся я к снайперу.
- Ложился спать, - округлил глаза от удивления Вьюнов.
- Это правда? - уточнил я у девочки самым добрым голосом, на который был способен.
- Правда, - кивнула она, пряча глаза.
Значит, интуиция не обманула - и Вьюнов не виноват.
- А папа всё это время был с тобой? - вопрос был задан чисто для проформы, но ответ стал полной неожиданностью.
- Нет.
Я удивлённо приподнял брови и взглянул на Вьюнова, который изрядно занервничал.
- Что-о? - посмотрел он на дочь. - Чего ты выдумываешь? Я же лёг с тобой, колыбельную спел.
- Тише! - рыкнул я на него. - Не дави на ребёнка. Где был папа? Он куда-то ходил?
- Да. Лёг. А потом встал и куда-то пошёл...
- Михаил Алексеевич Вьюнов! - отчеканил я, поднимая пистолет. - Вы арестованы за убийство депутата Золотарёва. Я даю вам пять минут на то, чтобы одеться!
Девочка, услышав металл в моём голосе и увидев напуганного отца, захныкала.
- Но ведь я был с тобой, - дрожащим голосом говорил Вьюнов. - Она маленькая и у неё опухоль! Она может ошибаться. Может, ей приснилось!
- Мы проверим вас на детекторе лжи и всё выясним. А пока... Четыре минуты!
- А жене... можно? - спросил свежеиспечённый арестант, глядя на меня с так хорошо знакомой всем КГБ-шникам смесью страха и ненависти.
- Мы сообщим сами, - буркнул я и кивнул на пистолет. - И помни. Без глупостей. Снайпер... - я вызвал Палыча и кратко пересказал ему случившееся.
- Хорошо, - сказал он. - Обыск на подходе, "воронок" тоже. Можешь ехать домой. Хороших выходных.
2.
Пик. Пик. Пик. Пи-ик.
- Московское время - девять часов, - произнёс диктор, тщательно копировавший интонации Левитана. Стена-экран включилась, зазвучала старинная мелодия заставки - хорошо всем известный фрагмент из "подмосковных вечеров".
Я негромко выругался и запустил подушкой прямо в изображение ярко освещённого солнцем Кремля.
- Солнце красит нежным светом... - не обратив внимания на мой бунт, захрипела и затрещала древняя аудиозапись.
Какой-то высоколобый учёный выяснил, что поздние пробуждения вызывают лень, апатию и, как следствие, тоску из-за того, что жизнь проходит мимо. Такие чувства были свойственны лишь зажравшейся довоенной буржуазии и советскому человеку были не нужны. Наш человек должен быть весел, жизнерадостен, как фокстерьер, и постоянно чем-то занят - не то не дай бог начнёт думать.
Я тяжело вздохнул и понял, что очередной раунд остался за ненавистной техникой. В этот раз я не подготовился: стена уже выдерживала тапки, металлическую кружку, хрустальную вазу, пустую бутылку и кота - что ей какая-то подушка?
Кстати, о коте. Кровать прогнулась, заскрипели пружины, от мурчания комната мелко завибрировала, и мне в лицо несколько раз ткнулся прохладный гладкий нос.
- Отвали... Сейчас я встану... Да отстань же ты, зараза, - бубнил я, морщась, и, в конце концов, Манька, он же Иммануил, громко и презрительно фыркнул. Ощущение было такое, словно я попал под чих здорового мужика.
- Фу! - я подскочил на кровати и увидел, как в полутьме квартиры в сторону кухни удаляется гордо поднятый чёрный пушистый хвостище. Дополненная реальность включилась и повесила у меня перед глазами безмятежно пустой ежедневник. Большая редкость для сотрудника КГБ.
- ...Страна моя! Москва моя! Ты самая люби-ма-я... - допел экран и провозгласил: - Доброе утро, товарищи! Начинаем утреннюю зарядку!
Ненависть к экрану немного сглаживало то, что вместе со мной вынужден страдать практически весь часовой пояс, исключая, разумеется, тех, кто работает в ночную смену.
Широко зевнув, я уселся на кровати, яростно протёр глаза от сухарей и скомандовал поднять жалюзи. Они со скрипом поползли вверх, открывая вид на безоблачно-синее небо и впуская в комнату яркий, но болезненный свет осеннего солнца. Он красиво высвечивал каждую пылинку в воздухе и украшал мою унылую берлогу - скомканные вещи, полуразобранные электроприборы, паяльник в полной пепельнице и пустые коньячные бутылки повсюду. Кремль на экране пропал, продолжилось воспроизведение старого чёрно-белого фильма, который я смотрел перед сном. Американский, между прочим, и жутко незаконный. Простому смертному за него могли бы и антисоветчину впаять. К счастью, моя трудная работа предполагала некоторые вольности и послабления.
- Начинаем утреннюю зарядку! - после этой фразы обычно начинала играть музыка, и хриплый голос из далёкого прошлого пел "вдох глубокий, руки шире, не спешите, три-четыре".
Но я, вместо рекомендованного Партией и Правительством размахивания руками, пробурчал что-то недовольно-сонное и пошёл в ванную. Из зеркала на меня взглянула жуткая рожа: какой-то странный мужик, худой, заросший щетиной с проседью, постаревший до срока. Лицо было мне знакомо лишь отдалённо, но я знал, что бритьё, умывание и чистка зубов всё исправят.