За ужином Вэл пытался понять, почему мать Лейлы производит такое отталкивающее впечатление. Она действительно была невероятно красива: белые, будто присыпанные пудрой волосы кольцами обрамляли тонкое фарфоровое лицо с высокими скулами и чуть впалыми щеками, брови тонкие, но густые и темные, разлетались от переносицы аристократического ровного носа, губы не полные и не узкие, а правильной формы, глаза… Глаза были тоже прекрасны, но холодны. Они действительно были похожи на льдинки — такие же голубовато-зеленые и прозрачные. Если бы взгляд ее был озарен хоть каким-то чувством, но этого не было и в помине… Жесткость и расчет. Даже когда она смотрела на дочь, в глазах ее не было ни материнской ласки, ни сострадания, ни умиления. Как будто бы с Лейлой ничего не произошло. И вдруг Вэл понял, кого она ему напоминает. Статуя! Нет, скорее кукла из мрамора. В статуе есть какая-то мысль, чувство. А в этой женщине была только запрограммированная, сделанная красота. И при этом никакого сомнения, что она центр вселенной. Вэл однажды и навсегда определился в чувствах к будущей теще и за многие годы не сумел найти в этой женщине ничего, что смогло бы примирить его с ней.
В тот памятный вечер только ласковые, теплые глаза Лейлы и непринужденная беседа с ее отцом помогли Вэлу достойно перенести пытку этим семейным ужином. Впоследствии он старался не попадаться Жаклин на глаза, а уж если это случалось, ограничивался формальными словами и жестами. Лейла догадывалась, что Вэл не смог полюбить ее мать, хотя он никогда ей об этом не говорил. Она не пыталась их сблизить, зная свою мать, но сама любила ее безгранично и трепетно, все и всегда ей прощая.
Вэл подумал, что Жаклин нарочно устроила весь этот спектакль с предстоящей операцией, чтобы оттянуть все внимание на себя и свои проблемы. В кои веки центром семейных проблем могла стать ее собственная дочь, которая вот-вот должна была родить! Или бедная женщина никак не может смириться с тем, что появится на свете человек, который с полным правом станет называть ее бабушкой?
Вэл усмехнулся, но думать об этом было довольно горько. Ему-то было все равно, а вот Лейла, которой, несмотря на всю ее самоотверженность, нужна сейчас материнская поддержка, вряд ли относится к этому столь же спокойно.
Врач внутри Вэла говорил ему, что женщина, которой уже далеко за пятьдесят, вполне может жаловаться на здоровье. Но обычный человек и мужчина протестовали против доводов разума. Ну да бог с ней! Добраться бы до нее, а там он быстро поймет что к чему…
Устроившись в недорогой гостинице и наскоро приведя себя в порядок, Вэл набрал номер, который дала ему Лейла.
— Добрый день, мадемуазель, — ровным голосом сказал он, когда трубку сняли. — Могу ли я поговорить с мадам Массарани?
— Представьтесь, пожалуйста, месье, — любезно, но требовательно ответили на том конце провода.
— Это ее зять, Вэл Слейтер, мне дала ваш номер ее дочь, — не теряя самообладания, ответил он, хотя ему хотелось разнести аппарат вдребезги.
— Месье Слейтер? — с сомнением произнес голос. — Боюсь, ничем не могу помочь. Мадам не предупреждала о вашем звонке. Всего хорошего. — Трубку повесили.
Вэл с недоумением посмотрел на противно пищащую трубку. Вот это номер! Он сделал крюк, чтобы помочь собственной теще, а его не собираются допускать до ее холеного немолодого тела!
Первой мыслью было позвонить Лейле и сказать все, что он думает по поводу Жаклин, ее болезней, ее постоянных приездов в этот город любви, ее тайн… Он не удивится, что она всего лишь нашла повод подольше не возвращаться к своему мужу, который верит всем ее словам и заверениям. Вэл не сомневался, что Жаклин никогда не любила своего мужа, и если бы Лейла не была столь отчаянно похожа на отца, то он был бы уверен, что и ребенка она родила не от него…
Через пару минут он поблагодарил себя за то, что не успел набрать номер и Лейла не услышала всего, что он тут напридумывал. Уж если он здесь, он обязательно увидит свою драгоценную тещу, черт бы ее побрал!
Вэл сосчитал до десяти и опять набрал записанный номер.
— Не кладите трубку, пожалуйста, — сказал он, прежде чем ему ответили. — Это опять Вэл Слейтер.
— Боюсь, месье, что я ничего не могу добавить, — бесстрастно ответил все тот же вежливый и чужой голос.