Вообще-то воевать зимой в нашем климате приятно, если это слово вообще применимо к такому мерзкому занятию, как убивание себе подобных. Проблема бездорожья отсутствует. Речки легко переходятся по льду. Темнеет рано, что позволяет более слабой стороне (а украинцы, как известно, всегда воевали в меньшинстве против многомиллионных вражеских орд) в полной мере применить свое коварство и резать «донесхочу» в кромешной тьме сонного противника. Желто-синие знамена элегантно полощутся над стройными конными рядами. Песни про Галю, которую казаки «повісили вниз головою», как бы сами собой взмывают к небу. А трупы врагов (да и свои собственные) не разлагаются на морозе, как в жарком июле, отравляя поля исторических сражений смрадом тухлятины, а аккуратно лежат на свежем воздухе, словно в холодильнике. Почему бы и не повоевать в таких «тепличных» условиях?
Самые отчаянные головы в окружении Петлюры носились с идеей пресловутого «Зимнего похода» еще с весны. В марте 1921 года Польша заключила мирный договор с советскими Россией и Украиной. По отношению к Петлюре и его УНР это был «кидок». Варшавское соглашение между Петлюрой и Пилсудским, подписанное в апреле предыдущего года накануне совместного броска на восток, запрещало какие-либо сепаратные «угоды» двух союзников с большевистскими «демонами». Но Польша в очередной раз обманула доверчивых украинских энтузиастов и, с трудом отбив нашествие полчищ Тухачевского на Варшаву, поспешила закончить дело миром, в последний раз в своей истории объявив себя единоличным победителем в войне — в будущем поляки будут воевать только на подхвате, размахивая не так саблями, как перьями своих темпераментных историков.
В результате коварного советско-польского договора на территории Речи Посполитой в лагерях для интернированных скопилось большое количество безработных петлюровцев. Пилсудский еще не стал диктатором. Польша считалась глубоко демократичной страной с древними традициями шляхетского парламентаризма. В польском руководстве боролись различные группы влияния, и у всех у них были собственные взгляды на так называемый «украинский вопрос».
Самые большие любители украинской независимости на тот момент сконцентрировались во Втором отделе Генерального Штаба Войска Польского — то есть, в военной разведке (в просторечии — «двуйке»). Любить Украину им полагалось по службе, так как это означало одновременно вредить России — к тому же красной, с сильным еврейским элементом во главе в лице коммунистической партии Ленина и Троцкого. Делать пакости одновременно «жидам» и «москалям» (извините за терминологию, но именно так это называлось по-польски) было для настоящего польского разведчика высшей патриотической радостью.
Где-то в недрах «двуйки» созрела идея отправить наиболее воинственно настроенных петлюровцев, даром жрущих лагерные пайки и еще не утративших боевого Духа, в «освободительный поход» на Советскую Украину. По крайней мере, глава вышеупомянутого Второго отдела Генштаба подполковник Игнаций Матушевский ее поддержал и распорядился предоставить срочно организованному Партизанско-Повстанческому штабу во главе с генерал-хорунжим Юрком Тютюнником всестороннюю помощь вооружением, обмундированием и харчами.
На место руководителя освободительного похода можно было бы подыскать кандидатуру и более серьезную, ибо вышеупомянутый генерал-хорунжий являлся таковым только по названию. В реальности он никогда не руководил самостоятельно ни одной военной операцией. Первым и последним званием Юрка в регулярной армии был чин прапорщика военного времени. Одну звездочку на погоны воткнули ему еще в Русской императорской армии в 1915 году после ускоренного курса обучения, и так она и просияла сиротливо до самого конца военных действий, ибо в Первую мировую прапорщик Тютюнник воевал, в основном, с тыловой скукой — в 32-м пехотном запасном полку в Симферополе. Революцию он встретил все тем же прапорщиком, о которых в русской армии ходила шутка: «Курица — не птица, прапорщик — не офицер». Означало это только одно — Тютюнник предпочитал ошиваться в глубоком тылу.
Подлинным призванием Тютюнника было ремесло актера. Оно в полной мере проявило себя после 1917 года, когда настало время играть роли «народолюбцев» и «профессиональных украинцев». Юрко совместил оба эти амплуа. По манере поведения он напоминал хорошо известных нам «полевых командиров Майдана». Юрко произносил зажигательные речи, умел пачками производить тексты для листовок, украинизировал свой 32-й запасной полк, превратив его в Первый Украинский имени гетмана Петра Дорошенко, но никаких подвигов так и не совершил. Высшей точкой его карьеры в этот период стала должность коменданта гауптвахты Киевского гарнизона, откуда он перескочил в члены Политсовета при Военном Секретариате Центральной Рады. В первую очередь, Тютюнник был не офицером, а политическим функционером с наклонностями к тому, что сегодня называется «самопиаром».