Но «арийские» корни все-таки сказывались. В юности Иван Франко не только увлекался социализмом, но и был убежденным сторонником расистских теорий. Знания по этому вопросу он почерпнул во Львовском университете, где, кроме лекций по филологии, прослушал «бесплатные курсы психологии, палеонтологии и национальной экономии».
Свои воззрения, почерпнутые из немецкоязычных брошюр, он изложил в «Мыслях об эволюции в истории человечества», изданных, когда их автору едва исполнилось двадцать пять. Молодой Франко верил, что расы делятся на низшие и высшие. К первым он относил вымерших неандертальцев, а также негров, бушменов и папуасов, которых скопом вообще называл «найнижчими» — то есть самыми примитивными.
По теории Франко, примитивные расы раньше других «вирізнилися з мавп». И только от них через тысячи лет произошли более совершенные индивидуумы. Случилось это где-то между Африкой и Индией, где сейчас плещется океан, а в допотопные времена, по утверждению Ивана Яковлевича, находилась «суха земля» — утонувший впоследствии континент Лемурия.
К чести Франко следует сказать, что он всегда оставался расистом-теоретиком. Негров на улицах Львова не бил — как по причине отсутствия таковых в Австро-Венгрии XIX в., так и из-за слабого телосложения. Низкорослого, рыжего и физически недоразвитого литератора даже не взяли в армию. Специальная «суперарбитрационная» комиссия признала хилого расиста непригодным для службы императору Францу-Иосифу II с винтовкой в руках.
К сожалению, об интересных антропологических взглядах юного Каменяра у нас сегодня умалчивают.
Наверное, чтобы не привлекать внимание скинхедов к его творчеству.
Расистские взгляды Франко гармонично сочетал с масонством. Стихотворение Ивана Яковлевича «Каменярі» сегодня, как и в советские времена, входит в школьную программу. При социализме его трактовали как гимн революции — свидетельство истинно пролетарской ориентации украинского классика. «Лупайте сю скалу!» — учили мы на уроках, продираясь через завалы франковского творчества.
На самом деле, в пору написания «Каменярей» поэт пережил бурное увлечение масонством. Именно их называли «вольными каменщиками». Да и вся символика стихотворения — отнюдь не рабоче-крестьянская.
По словам историка и политолога Константина Бондаренко, «в середине XIX столетия, наверное, процентов девяносто всей галицкой интеллигенции (и поляков, и немцев, и украинцев) принадлежали к масонам. Масонских лож существовало несколько. Некоторые вели свой отсчет еще с XVIII века. Некоторые только образовались. Система строгого признания со стороны мирового масонства еще не считалась обязательной. К какой именно ложе принадлежал Франко, неизвестно. Однако его творчество периода 70-х гг. во многом пронизано масонскими мотивами. В «Каменярах» это влияние, несомненно — мессианство, голос сверху, призывающий к жертвенности во имя других — все это очень характерно для идеологии «вільних каменярів». Но масоном Франко пробыл недолго. С конца 70-х годов он включился в социалистическое движение, которое отвергало и религию, и масонство как пережитки прошлого».
Но не стоит полагать, что Иван Франко только то и делал, что горел на общественных работах. Искал он себя и в других сферах. Иногда довольно пикантных.
Вот отрывок из письма слегка растаявшего «каменяра» к невесте Ольге Рошко. В январе 1879 г. он признается ей в своих тайных увлечениях: «Красота людська, — чи то мужчин, чи то женщин, — все робить на мене дуже сильне враження… Впрочім женщини тутешні відстрашують, ні, відражають мене. З мужчинами я сміліший. Ти не знаєш, певно, що коли хто міг бути предметом твоєї заздрості, то скорше мужчини, ніж женщини. Я більше мужчин любив у своїм житті, ніж женщин знав. І знаєш що, — се в мене якась неприродна дика, любов».
Двадцатитрехлетний Франко описывает, как он обожает разгуливать по Львову, всматриваясь в мужские лица, иногда знакомится, заговаривает с приглянувшимися экземплярами, разочаровывается… Все это вызывает у него очень противоречивые чувства: «Мені встидно і страшно не раз, коли почну викликувати в своїй памяті ті лиця, що мені подобалися і притягали мене до себе, але що я можу зробити? Я знаю, що причина того неприродного потягу до мужчин дуже проста — виховання, зовсім відособлене від женщин, — але чи ж міг я се змінити?»