Что же касается других вопросов, то гетмана предупредили, что с императором не стоит говорить о делах, так как никакого значения это иметь не будет. «Я это намотал себе на ус, — вспоминал Павел Петрович, — и совершенно не старался говорить о тех вопросах, которые меня в то время интересовали». Поэтому сначала главы государств поболтали о здоровье немецкой императрицы, некстати захворавшей, потом о службе гетмана во время войны с Германией в бытность генералом царской армии. Наконец, адъютант кайзера принес футляр с орденом Красного Орла, и Вильгельм II «с большой серьезностью» сам нацепил его ленту на гетмана.
Потом отправились завтракать. «Император очень много говорил о лошадях и охоте», — запомнил Скоропадский. А после завтрака вся компания вышла на террасу дворца, где «сейчас же появился кинематограф, и нас снимали во всех видах». Эти снимки обошли немецкие и украинские журналы. Каждая сторона преследовала свои пропагандистские цели. Гетман убеждал своих врагов в Украине, что он «круто стоит» в Берлине и трогать его не стоит. А Германия демонстрировала миру явные признаки своей победы на Восточном фронте, результатом которой стало возникновение нового вассального государства. В условиях продолжающейся войны с Антантой это тоже выглядело нелишним.
Самым интересным моментом из беседы с кайзером был разговор о расстрелянном большевиками Николае II. Это случилось 16 июня. В Киеве вскоре после этого были отслужены панихиды по царской семье. Но в смерть царя и царицы никто не хотел верить. Немецкому кайзеру о екатеринбургском расстреле было известно не больше, чем Павлу Петровичу. И тогда гетман сказал, что император, может быть, «рано отказался от власти, раз почти все войска были не тронуты». «Я считаю, — сказал гетман, — что царь может лишь тогда отказаться от власти, когда все средства уж исчерпаны, а что до этого он не имеет права этого делать».
Фраза Скоропадского так врезалась кайзеру в память, что в ноябре, когда в Германии произойдет революция и отречения потребуют уже от Вильгельма, он упрямо будет повторять, что как император не имеет права отрекаться и что на этом также настаивал гетман.
Критики Скоропадского не раз упрекали его в предательстве России. Первым в череде этих ненавистников стал Василий Шульгин. До революции он издавал газету «Киевлянин». А в 1918 г. редактировал белогвардейскую газетку на подконтрольном Деникину юге России. После визита гетмана в Берлин он написал: «Скоропадский обещал повергнуть к ногам его величества Украину, мы знаем теперь, к ногам какого величества он поверг страну». Только Шульгин почему-то забыл, что это он лично как депутат Государственной думы был направлен в ставку царя, чтобы… принять его отречение! И в числе других уговаривал императора отречься. Как говорится, в чужом глазу видна и соринка, а в своем — не увидишь и бревна.
Ныне у Николая II много поклонников. Но если кто и был предателем, так это он. Царь предал сам себя и свою Россию. За что и поплатился смертью в екатеринбургском подвале. А мог бы победить, как его прадед Николай I декабристов, и спасти свою страну от кровавой бани. Или, по крайней мере, погибнуть с оружием в руках.
Два развала империи — в 1917-м и в 1991-м году — произошли в ее столицах — Петербурге и Москве. Оба раза империю прикончили русские. После этого у окраин возникало такое же законное право выбора на будущий путь, как и у погрязшего в междоусобице «центра». Упрекать после этого Украину «центр» не имеет права. Как гласит другая русская поговорка: «На зеркало нечего пенять, коли рожа крива».
Что же касается смазки, то ее из Берлина Павел Скоропадский так и не привез. К декабрю от несмазанного государственного механизма Украинской державы остались одни руины. Потому что центр для Украины (да и для всего восточного славянства) должен быть в Киеве.