– Лина, сядь. Возьми плюшку.
– Я собиралась пойти порисовать. Мне нужно начать, пока солнце не взошло слишком высоко – тогда все тени исчезнут, – заявила Лина.
Строго говоря, это была неправда, потому что сегодня она только начинала картину, а значит, тени могли падать как угодно.
Костас и сам двинулся к выходу.
– Мне пора на работу, Валия. Я и так уже опаздываю.
Бабушка вполне удовлетворилась мыслью, что им по крайней мере придется вместе выйти за порог. Когда Лина следом за Костасом направилась к двери, бабушка подмигнула ей и добавила театральным шепотом:
– Славный мальчик!
Она это теперь постоянно повторяла.
– Ты любишь рисовать, – заметил Костас, когда они вышли на солнце.
– Люблю, – сказала Лина. – Особенно здесь.
Она сама не понимала, зачем добавила два последних слова – они были не обязательны.
– Я знаю, тут красиво, – задумчиво произнес Костас, глядя на мерцающее море. – Но сам я этого не замечаю. Я не видел других пейзажей.
Лина почувствовала, что ей хочется по-настоящему поговорить с ним. Ей стало интересно, что он скажет. Потом она подумала, что бабушка, вероятно, сейчас подглядывает за ними из окна.
– Тебе куда? – спросила Лина, решив прибегнуть к довольно-таки подлой уловке.
Костас покосился на нее, явно прикидывая, как лучше ответить. Победила честность.
– Вниз, в кузницу.
Ну вот, оказалось несложно.
– Я хочу подняться повыше. Думаю сегодня порисовать внутреннюю часть острова.
И она двинулась прочь от него вверх по склону.
Костас явно огорчился. Неужели понял, что она его обманула? Обычно мальчики легче воспринимают, когда им дают от ворот поворот.
– Ладно, – сказал он. – Удачно тебе порисовать.
– А тебе поработать, – небрежно отозвалась она.
Ей было немного стыдно и неприятно подниматься в гору, ведь утром она проснулась с искренним желанием написать тот лодочный сарайчик внизу, в Аммуди.
Тибби-ди-ди!
Тебя бы здесь тошнило направо и налево. Крепкие здоровые американцы с утра до вечера занимаются спортом. Постоянно кричат друг другу: «Дай пять!» Один раз я даже видела групповые объятия. Везде и всюду спортивные клише.
Ну что, рада небось, что работаешь в «Уоллмене»?
Шучу-шучу, Тиб.
Конечно, мне здесь нравится. Но с каждым днем я все больше радуюсь, что моя настоящая жизнь не такая, что она не состоит из одних таких, как я, ведь тогда в ней не было бы тебя, правда?
Кстати, я влюбилась. Я тебе не рассказывала? Его зовут Эрик. Он тренер и такой обалденный, что это просто противозаконно. Но ты же знаешь, как со мной бывает.
С любовью, твоя лучшая подруга
Би
Вернувшись в «Уоллмен», Тибби узнала две вещи: во‐первых, она совершила «проступок, караемый увольнением», прогуляв почти всю смену (о чем Дункан не замедлил ей сообщить). Она может получить последний шанс, но ей не заплатят за ту часть дня, которую она успела проработать. Тибби начала думать, что к концу лета еще останется должна «Уоллмену» денег.
Вторым открытием был кошелек потерявшей сознание девочки, который лежал рядом с ее собственным кошельком в пластиковом прозрачном пакете плохой сотрудницы. Вот черт.
Она нашла читательский билет с именем девочки – Бейли Граффман. Вышла наружу, разыскала телефон-автомат. В справочнике, слава богу, были только одни Граффманы через два «ф» на улице неподалеку от «Уоллмена».
Тибби тут же села на велосипед и проехала несколько кварталов до дома Граффманов. Ей открыла женщина – должно быть, миссис Граффман.
– Здрасьте. Ну, это, меня зовут Тибби и я, ну…
– Это ты нашла Бейли в «Уоллмене»! – Женщина посмотрела на нее с глубокой признательностью.
– Да. В общем, оказалось, я взяла ее кошелек, чтобы найти, кому позвонить, и, короче, забыла вернуть, – объяснила Тибби. – Там было всего четыре доллара, – добавила она в свое оправдание.
Миссис Граффман растерянно глядела на Тибби.
– А. Хорошо. Конечно. – Потом она улыбнулась. – Бейли отдыхает наверху. Может быть, ты сама ей отдашь? Не сомневаюсь, она захочет лично тебя поблагодарить. Наверх и прямо, – подсказала она, когда Тибби поплелась вверх по ступенькам.
– Эй, привет, – неловко проговорила Тибби на пороге комнаты девочки. Комната была оклеена девичьими полосатыми обоями, на окнах – нарядные желтые занавески, но почти везде красовались постеры с мальчишескими рок-группами. – В общем… я Тибби. И я…
– Ты та девушка из «Уоллмена», – сказала Бейли и села.