Выбрать главу

Она запечатала конверт степлером, не вложив никакой записки, тщательно надписала адрес получателя и отправителя и бросилась за дверь, чтобы успеть на почту до закрытия. А мама еще ворчит, что она весь день торчит дома и ничего не делает! Да что она знает?

День был душный, и Лина лежала на спине на плиточном полу, смотрела в потолок и думала о Бриджет. Последнее письмо Бриджет напугало ее. Иногда Би следовала зову сердца с такой маниакальной самозабвенностью, что Лина пугалась. Обычно Би победоносно мчалась на всех парусах, осиянная лучами славы, но ей случалось и разбиваться о рифы.

Почему-то Лине вспомнился недавний сон. В нем она была домиком с белеными стенами – словно побелевшие костяшки пальцев, которыми она цеплялась к отвесной скале. Она знала, что нужно держаться крепко-крепко, потому что падать в Котловина внизу очень высоко. Одна ее часть хотела разжать сведенные пальцы и упасть, но другая предупреждала, что нельзя падать просто так, ради острого ощущения полета.

Бабушка сидела на диване и что-то шила. Эффи где-то пропадала. Лина готова была поспорить на краски и кисточки, что сестра убежала целоваться со своим официантом.

Почему-то – то ли от беспокойства за Бриджет, то ли от этого сна, то ли от жары – мысли у Лины пустились течь вольно, на манер свободных ассоциаций.

– Бабушка, а почему Костас живет с бабушкой и дедушкой?

Бабушка вздохнула. Но, к удивлению Лины, не отказалась отвечать.

– Это грустная история, ягненочек. Ты точно хочешь знать?

Лина подумала, что нет, не точно. Но бабушка все равно продолжила:

– Родители Костаса поехали в Америку, как часто делает молодежь. Там он и родился.

– Так Костас – американский гражданин? – спросила Лина. От жары ей было лень поворачивать голову к бабушке, но она ее все равно повернула. Бабушка кивнула. – Где они жили?

– В Нью-Йорке.

– Ух ты, – сказала Лина.

– У них родился сначала Костас, потом через два года еще один мальчик.

Лина начала подозревать, чем кончится эта грустная история.

– Когда Костасу было три года, они как-то всей семьей поехали в горы. Была зима, случилась ужасная авария. Костас потерял и родителей, и братика.

Бабушка умолкла, и Лина, несмотря на сорокаградусную жару, ощутила, как по коже с ног до головы бежит холодок.

Бабушка заговорила снова, и Лина услышала в ее голосе надрыв:

– Маленького Костаса переправили сюда, к бабушке с дедушкой. Тогда ничего лучше и придумать было нельзя.

Лина заметила, что у бабушки не такое настроение, как всегда. Задумчивое, созерцательное, полное давней печали.

– Его вырастили здесь как греческого мальчика. И мы все любили его. Его растили всем городом, всей Ией.

– Послушай, бабушка…

– Что, ягненочек?

Момент настал. Лина не разрешила себе долго раздумывать, чтобы не струсить.

– Ты же знаешь, что Костас не сделал мне ничего плохого. Он не прикоснулся ко мне, ничем меня не обидел. Он именно такой, как ты думаешь.

Бабушка протяжно вздохнула. Отложила шитье и откинулась на спинку дивана.

– Да, так я и знала. Теперь, когда прошло много времени, – да, так я и знала.

– Прости, что я раньше ничего не говорила, – серьезно сказала Лина, которую переполняли смешанные чувства – смешанные из равных долей облегчения, что она наконец-то это сказала, и грусти, что так долго тянула.

– В каком-то смысле ты давно пыталась мне это сказать, – философски заметила бабушка.

– А ты передашь Бапи то, что я тебе сказала? – спросила Лина.

– Думаю, он все и так понимает.

У Лины больно сжалось в горле. Она перевернулась со спины на бок, лицом от бабушки, и закрыла глаза, чтобы наконец-то потекли слезы.

Ей было грустно из-за того, что случилось с Костасом. Но где-то в глубине души ей было грустно еще и из-за того, что люди вроде Би и Костаса, потерявшие все, тем не менее открыты любви – а она, ничего не терявшая, нет.

Догмы – ничто, карма – все.

Наклейка на бампер

Бриджет заставила себя выйти на крылечко корпуса. Оттуда хотя бы было видно залив. Она взяла с собой ручку и блокнот. Нужно было послать Штаны Кармен, но сегодня был не тот день, чтобы писать письма.

Она сидела на крыльце и грызла колпачок ручки, когда подошел Эрик. Присел на перила.

– Как дела? – спросил он.