— Что это? — выдавил я из себя.
— Пункт обмена, — ответил капитан сухо. — У меня их несколько, пока только в мышцах. Гренэлис озабочен тем, чтобы не убить меня слишком быстро. Мы изучаем взаимодействие магии и живой плоти.
Я не понял ничего.
— В каком смысле «пункт обмена»? Обмена чего на что?
Он чуть поморщился, как мне показалось, с раздражением.
— Не требуй подробностей, Вэл, я не законспектировал лекцию Гренэлиса.
Он стал застегивать рубашку, и пальцы у него немножко дрожали. Эта дрожь впечатлила меня еще больше, чем дым в животе.
— Это больно? — спросил я бестолково, совсем растерявшись.
— Периодически, — ответил капитан. — Не постоянно.
Я бы жизнь отдал, чтобы его спасти. Серьезно, без пафоса и лукавства — если бы в этот момент появился вампир, и предложил мне занять место капитана, я бы согласился, чувствуя себя счастливым. Я бы исполнил свой долг, чувствуя себя счастливым. Может быть, я на свет родился именно для того, чтобы его спасти. Но вот он справился со своими пуговицами, подтянул меня за воротник поближе к себе, и еле слышно — в своей любимой манере — сказал:
— Велмер, пойми, наконец, что со мной покончено. Я отсюда уже не выйду. Прости, но это так. Не страшно — такое бывает. И с офицерами, и с солдатами иногда происходят неприятности. Это не катастрофа, просто еще один случай. Важно не это, а то, что происходит в Тиладе. Страна всегда важнее человека, Вэл. Ты слушаешь меня?
Я слушал…
— Какие у тебя планы, Вэл?
Я дернулся, вырывая свой ворот из его руки. В глазах жгло, как от чада. Он хотел, чтобы я вернулся домой, и был среди людей, преданных леди Хэмвей. Пусть я не очень умный, но я научился понимать его. Он хотел, чтобы я присмотрел за леди Хэмвей вместо него, доверил мне ее. Он всегда доверял мне больше, чем стоило.
— Я вернусь домой, — прохрипел я, вдавливая кулаки в щиплющие глаза.
Как было паршиво — не описать просто.
Он улыбнулся мне, посмотрел как на ровню, и мне снова показалось, что я его брат. И на секунду стало так хорошо — не описать просто. А потом он поцеловал меня в лоб, как ребенка, и это, наверно, было излишним, но мне все равно понравилось. И еще сильнее захотелось отдать жизнь за него.
— Иди, — сказал он спокойно, чуть оттолкнув меня.
Я встал с пола, и хотел распрямиться, но плечи скукоживались, а спина горбатилась. У меня оставался весь мир, а чувство потери было таким громадным, как будто мира не стало. Как будто я погребен в подвале, и считаю дни до смерти. Как будто со мной покончено.
Я отдал ему честь, развернулся резко, и побежал вверх по лестнице. А на улице нырнул в портал с такой спешкой, как если бы спасался от чего-то.
18
Альтея Хэмвей.
Ласточкин утес осязаемо изменился. Воздух стал другим — холодным, неспокойным, растерянным. Лилиан не была популярным правителем, но она хотя бы просто была. А теперь осиротевшая страна словно повисла на тросе над пропастью.
Собрание Лордов ознакомилось с бумагами из моего конверта, и принялось рассматривать мою кандидатуру за закрытыми дверями — мою, и моего соперника, имя которого не называлось. Тот также предъявил им некие доказательства своего права на наследство, и две сущности — малодушная и честолюбивая — боролись во мне подобно двум разъяренным буйволам. Я горячо желала получить трон, через минуту с тем же пылом надеялась, что смогу избежать безмерного пожизненного груза, а еще через пять минут жажда победы сотрясала меня горным камнепадом. Я измучилась сомнениями, метаниями, страхами, алчностью, гордыней, страстью, надеждами, благодарностью, истосковалась по Риелю, истерзалась неведением. Я согнулась до земли под тяжестью навалившейся на меня роли. Я рассматривалась под увеличительным стеклом Лордами и публикой, светилась в темноте мишенью для своего конкурента, и не могла выбросить из головы Лилиан, которая была недоверчивой и осторожной, и все же стала жертвой ловкого убийцы. Люди, отравившие ее, затаились — ни одного имени, ни одной зацепки. Место, недавно бывшее моим комфортным домом, стало казаться мне дремучим лесом, полным невидимых чудовищ; несколько офицеров канцлера оказались почти единственными людьми, на которых я еще могла рассчитывать. Господин Гренэлис создал мне стабильный щит, способный укрыть от оружия и боевой магии, но не от яда. Люди канцлера пробовали все, что я ела и пила, и вообще постоянно находились подле, но, вместо того, чтобы успокаивать, это только больше нервировало меня. Я чувствовала себя слабой и беспомощной безделушкой, и имела на то все основания, ведь ситуация не была моим решением. Нелепая судьба поставила меня в центр исторических событий, но не сделала значимой фигурой. К этой точке меня привели другие люди — они все решили за меня. Риель, Гренэлис, Шеил и Ксавьера мяли меня, как мягкую глину — каждый в меру своих сил; тянули и толкали меня, как неуклюжую повозку по вязкой почве, а я то бодро катилась, то буксовала, но всегда принимала их влияние. С протестами или удовольствием — я всегда поддавалась. И этот факт, откровенно говоря, не придавал мне ни решимости, ни веры, ни самоуважения.
За время занятий с господином Орейте — учителем канцлера — я более-менее постигла механизм выработки и использования своей энергии, и кеттар дал мне мой первый камень резерва, а перед этим — два экземпляра договора для ознакомления и подписи. Мы поставили свои росчерки на двух листах бумаги с коротким текстом и замысловатым рисунком, положили их в два конверта, и оба конверта запечатали. Все было очень просто, и Шеил зря переживал. Большое ли значение у этих бумажек? Разумеется, я намеревалась добросовестно выполнять условия союза, но не видела никакой проблемы в том, чтобы расторгнуть договор в случае, если он перестанет устраивать меня.
Я пришла к нему ближе к полуночи — при помощи телепорта, не удержавшись. В разговорах через транслятор он всегда поддерживал меня, но этого мне было невыносимо мало. Я хотела его тела, а не слов; хотела запаха кожи и пульсации артерий под моими ладонями. Мне показалось, что он был рад визиту — сдержанно, и даже чуть снисходительно, но рад. В постели я хлестала его своими чувствами, которые меня саму хлестали изнутри — и страхами, и гордыней, и страстью, и прочим; я была такой темпераментной и кипучей, что в пылу упоений и экстазов он назвал меня другим именем — Джани. Странно, но это оказалось не так больно, как я могла бы предположить. Ведь разум знал, что наша связь — просто декор, легкое украшение данного этапа жизни; что мы останемся при своих мирах, своих дворах и своих интересах. Он не заметил оплошности (или же сделал вид), и я «не заметила», и после, лежа в объятиях друг друга под простыней цвета гранатового вина, мы разговаривали спокойно и деловито — как партнеры, позволяющие себе время от времени плотские утехи.
— Я знаю, кто мой соперник, — бормотнула я, мазнув губами по щетине шеи. — Это мой брат.
— Тоже бастард? — прозвучал рабочий отзыв.
Я кивнула лежа, мазнув по щетине шеи носом и частью щеки.
— Оба ребенка моей матери — от короля Филиппа. Бедный отец.
Риель ощупью нашел мою ладонь, и накрыл своей.
— Что говорит Собрание Лордов? — спросил он с вовлечением и вниманием. — Кто из вас предпочтительнее?
Я лежа пожала плечами; Риель легонько сдавил мою ладонь — подбадривая и поторапливая.
В Тиладе система наследования власти не так пряма, как в большинстве стран континента — приемником не обязательно должен быть старший отпрыск, и не обязательно мужчина. Наши с Диланом шансы равнялись бы, не омрачись его облик подозрениями в убийстве Лилиан. Я не попала под подозрения благодаря своему притихшему положению и отсутствию в стране; незамаранная репутация приподняла меня над ним.
— Если бы потребовалось сделать ставку, я бы поставила на себя, — ответила я напряженно, и, чуть передвинувшись, легла грудью ему на грудь. — Сегодня тебе было особенно хорошо со мной, да?