Пока я писала ответ, ребенок сидел так тихо, что я забыла о нем, но, стоило мне запечатать конверт, шустрая девчонка оседлала мои колени, и требовательно забарабанила мелкими ручонками по столу.
— Помоги мне написать письмо, Джани! — вскричала она. — Я тоже хочу!
Ее длинные распущенные волосы метались от активных телодвижений, попадая мне в рот и глаза.
— Что за бардак, Лин? — вопросила я сурово. — В приличном обществе принято причесываться.
Мужчины не могут не баловать девочек; хорошо, что у Лиенны есть я. Служанке так никогда и не удастся причесать этого зверенка, и теперь я намерена возложить данную обязанность на себя. Я многому смогу научить ее. Драться, врать, самостоятельно решать свои проблемы, пить, ругаться на ниратанском, краситься, комбинировать драгоценности, уважать себя, пользоваться людьми, заботиться о людях, не бояться ответственности, доставлять удовольствие мужчинам, и многому-многому другому. Но со временем, со временем, и только если она сама захочет. Для начала я могу заняться с ней письмом.
— Кому ты хочешь написать? — спросила я, отплевываясь от ее волос.
— Отцу, — ответила она. — Хочу написать, чтобы он не грустил.
Я ссадила ее со своих коленей.
— Неси расческу и заколки, — велела я. — Сначала причесываться, потом писать.
Она умчалась, как детеныш дикой лани, а я позвала колокольчиком Анреса, и попросила его отправить мой конверт. Он заодно задернул шторы, зажег свечи, и подбросил поленьев в камин.
— Господин Гренэлис собирает всех в лаборатории в восемь часов, — сообщил он деликатно-приглушенно, дабы громким голосом не вклиниваться в мою атмосферу. — Он хочет о чем-то поговорить.
— Всех? — переспросила я недоверчиво.
— Кроме Лиенны и слуг.
Я кивнула ему, благодаря за сообщение, и он удалился тонкой поступью человека, считающего, что его призвание в том, чтобы быть удобным.
Ровно в восемь мы с кеттаром спустились в подвал, где у запечатанной двери уже стоял Анрес. Внутри лаборатория имела классическое состояние — хорошо освещенное и захламленное, а запах озона пропитал в ней каждый сантиметр. В конусе из двенадцати кристаллов на штырях и одного на потолке, и лучей, соединяющих их, на воздушном потоке лежал Риель, и его единственный глаз был закрыт. Кеттар сделал быстрое движение над его головой, и глаз открылся. На мгновение в нем вспыхнул испуг, но сразу погас. Подвигавшись в глазнице, он наткнулся на меня, и стал удрученным, прибитым и злым. Риель ненавидел, когда я приходила в лабораторию — ему нестерпима была мысль, что я вижу его таким. Я привыкла к его виду, оторопь уже не брала меня, не беспокоили кошмарные сны. Меня непросто испугать, а удерживать в страхе еще сложнее.
Тело Риеля представляло собой продольную половину. Будто по центру проведена черта, и все, что справа от черты, выглядит нормальным человеком, а все, что слева — полностью удалено, заменено бесформенным скоплением серого тумана. Другую часть кеттар хранил за ширмой, и в ней тоже поддерживал жизнь, намереваясь каждую из частей дорастить до целого, и сделать из моего любимого двух близнецов. Правда, сознание осталось справа, поэтому над разумом левого близнеца ему еще предстояло поразмыслить.
Я вошла в конус, и поцеловала половину сомкнутых губ, зная, что Риель все равно ничего не почувствует. Он демонстративно отвел от меня взор, дабы я не допускала надежды, что мое присутствие ему хоть сколько-нибудь в радость. Дурачок. Даже если он примет вид хвоста крокодила, я не стану любить его меньше.
Кеттар в возбуждении метался вокруг конуса, проверяя кристаллы, туман и плоть; его радостная расторможенность походила на опьянение. Белая шелковая рубашка для выхода вместо рабочей льняной намекала на то, что он пришел не трудиться, а просто в гости. Покончив с суетой, он плюхнулся на стул неподалеку, и весело сообщил:
— Твой братец — тюфяк!
Риель попытался достать до него взглядом, но глазные мышцы обеспечивали слишком ограниченный обзор.
— Канцлер сделал Альтее несколько весьма выгодных для себя предложений, и она решительно отвергла их все. Райлан не имеет на нее никакого влияния. Мы ошиблись в выборе мужа для нее.
— Может быть, мы ошиблись в Альтее, — ответил Риель. — Она оказалась не такой управляемой, как мы полагали.
Его ответ прозвучал не так мрачно и тускло, как я могла ожидать. Кеттар заговорил с ним, «ловушка» среагировала на голос, впрыснув в кровь магическое удовольствие. Я знала, что это всего лишь чары, и все же поцарапалась мыслью, что присутствие кеттара для Риеля приятнее, чем мое.
Нечеткий и неритмичный стук трости на лестнице вызвал во мне легкий стыд. Шеил плохо ходил, еще хуже видел, и было бы уместно помочь ему добраться сюда из спальни, но почему-то никто, даже Анрес, не подумал об этом. Написав письмо, мы с Лин выучили его наизусть, чтобы она могла «зачитать» его отцу. Сам он точно не разобрал бы корявые буквы, намалеванные неумелой детской рукой. Молча доковыляв до угла, он уселся в старое кресло, и углубился в созерцании пустоты перед собой. В таком состоянии — созерцая пустоту — он проводил почти все время, свободное от лабораторной работы, и порой я не слышала от него ни слова за целую неделю. Он немного разговаривал с дочерью и кеттаром, а со мной — почти никогда. Кеттар внимательно отследил его путь от двери до кресла, затем посмотрел на меня, и энергично спросил:
— Как думаешь, сколько мне лет?
Вопрос прозвучал довольно нежданно.
— Я вообще об этом не думаю, — ответила я честно.
Он усмехнулся, а я предположила:
— Тридцать восемь?
— Сто семьдесят четыре, — сразу поправил он, усаживаясь удобнее, наталкивая на понимание, что грядет долгий рассказ. — Кто-нибудь вообще задавался вопросом, кто такие кеттары, и откуда они берутся? Ведь это не сословие, не вид магов. Мои родители были простолюдинами, и сам я родился простолюдином в далекой заокеанской стране. В этой стране свободными и полноценными считались лишь маги, простой люд они держали в рабстве. Я родился рабом, принадлежащим семье целителей. О, тогда их почитали даже больше, чем сейчас. Мои хозяева были полубогами! Я любовался ими с детства — их прекрасными одеждами, светлыми мудрыми лицами, и, главное, их работой. Грациозными жестами, отточенными движениями ловких пальцев, и тем, как больные, раненые, слабые, страдающие люди преображались, как их мучения отступали, увядшая жизнь снова цвела. Смешно, конечно, но в детстве я мечтал быть целителем.
— Почему смешно? — спросил Риель в паузу.
Кеттар расхохотался.
— Наверное, потому, что я был простолюдином и рабом, — ответил он. — Вот ты, золотой мальчик из Первого рода, о чем мечтал в детстве?
Риель оживал с каждым словом, слетавшим с вампирских уст.
— О том, чтобы у меня начало получаться хоть что-то, — ответил он спокойно. — Я был поразительно бездарным и неуклюжим. Когда я упражнялся в заклинаниях, люди отходили подальше, боясь, что я покалечу их. И они боялись не зря.
Кеттар повернулся к старому креслу в углу.
— Шеил, а ты о чем мечтал?
Тщетно подождав ответа, он чуть потускнел, и повернулся ко мне.
— А ты, Джани?
Мне не пришлось раздумывать.
— Я планировала стать самым влиятельным человеком среди своего сословия — офицером, к которому высочайшие лорды и королевские маги обращаются за советом.
Кеттар взглянул на меня с прищуром улыбки — едва ли не впервые одарив теплом и даже уважением.
— И все же я был амбициознее, — сообщил он, подбрасывая карандаш в воздух, ловя его, и зажимая в ладони. — Или просто безумнее. Я наблюдал за хозяевами, пытался повторять их движения, их заклинания. Забирался в их библиотеку, копался в книгах, в которых не понимал даже картинки. Несколько раз меня ловили там, и избивали до полусмерти. Еще бы, паршивый раб хватает драгоценные тома грязными ручонками! Если бы сейчас какая-то неотесанная бестолочь полезла в мои книги и дневники, я бы тоже рассвирепел. Тогда я был просто мелким паршивцем, забывающим о работе по дому из-за глупостей в голове, но, когда я повзрослел, произошло кое-что потрясающее. Хозяйская дочка — молодая целительница — положила на меня глаз. Я думал, что она просто хочет развлечений, симпатичную живую игрушку для забав. Но чудо в том, что она на самом деле полюбила меня — по-настоящему, как человека и мужчину. А я полюбил ее. Она была такая воздушная, чувственная, золотистая, звонкая… Прошло почти полтора века, а я помню ее, как будто мы встречались в прошлое воскресенье. Ее звали Селена, и, конечно, она тоже была безумной. Потому что нормальная девушка благородных кровей не будет связываться с рабом, и, тем более, не будет пытаться слепить из него что-то другое…