ведь это ты стучишь как в клеть
в зрачки нам,
это ты превратил смерть в смерть,
отдав своего сына.
и он ходит теперь по пятам
за нами, нищими и нагими,
претворяет шов в шрам,
небытие – в имя.
в детстве смотришь на небо,
и там – луна,
а на ней – авель и каин-братоубийца.
и внутри у тебя становится так темно,
так темно,
что даже сотня лун не сгодится.
вместе с запахом рос и трав
мы пьем молоко земное.
черное молоко чужих краев,
приучающее нас к боли.
изменяющее нас так,
превращающее нас в тени.
господи, верни все назад,
мы не чудовища,
мы дети, играющие на твоих коленях.
цвети отважно
никому не верь.
это ведь здесь башлачев выходил из таверн
в вечный снег, в вечный снег и смог.
и бежала собака худая со всех ног
за ним, дрожащим, как оголенный провод.
а затем наступало время, а затем наступал холод;
бесконечность для тех,
кто стал отсчитывать дни без…
никому не верь. это ведь здесь укрывает наст
трамваи города трех революций.
и, кажется, где-то на остановке
печальный стоит бродский,
проклиная дожди или ветер,
или тех, кто забыл, что был светел,
кто не выдержал и покинул.
и вечер плывет синий,
и вечер плывет синий.
говорят, что грустные все в россии,
словно бы вода вместо крови,
словно бы текут енисей и лена
по венам которое поколение.
говорят, что мы – отголоски зимы
сумасшедшего семнадцатого года.
это правда.
никому не верь.
помнишь как у ахматовой:
«нас покориться никто не заставит»?
неужели ты не понимаешь,
что мы последние у заставы,
что за нами что-то, для чего не найти слов?
мы как деревья, расцветающие во дворах,
этих крохотных дворах панельных девятиэтажек.
цвети отважно.
фараон
тени твоих имен отданы на растерзание сырым садам.
я устала так, фараон, идти по твоим следам,
я устала земные глотать пески
в пустынях вязких.
здесь рыбам обрубают плавники
прежде, чем закидывать лески.
я кто без тебя? остов
римских больших кораблей,
верфей.
это ведь ты говорил «верь мне»,
это ведь ты умирал сотню
раз.
умирал, оставлял в мире,
наедине с этим солнцем старым.
мы всё живем, собираем бусы,
стекло нанизываем на нить,
словно
лететь так вечно, лететь,
плыть так.
но только вокруг воины чистят латы,
и жницы срезают серпом время.
а мне все кажется: твое я произнесу имя —
над выжженной землей разлетятся цапли,
белой полыни поникнут стебли,
и ты пройдешь среди вод египта.
и если тогда робко
не отведу своего взгляда —
все повторится опять. ветви
деревьев так шелестят иногда,
словно они – люди.
вспышки чужого света
мы остались здесь.
наш корабль никогда не менял курс.
долго плыли мы по бескрайним просторам мрака.
мне неведомо, что такое страх, что такое грусть,
но тут люди – как пустые морские раковины.
они смотрят на небо и думают – там, вдали,
то и дело мерцают вспышки чужого света,
только кто и что бы ни говорил —
все это нечто незначительное,
как фонари, как огни торгового центра.
мне так холодно здесь, словно вокруг азот,
я задыхаюсь, будто выкачали весь воздух.
ты представляешь, у них никто никого не ждет,
максимум – нечто неодушевленное:
самолет, поезд.
и я знаю, что в тишине, до начала всего,
когда звезды были еще горячей плазмой,
наши души сделали из одинакового вещества,
но сейчас мы катастрофически разные.
мы остались здесь. это как медленно умирать,
истлевать огарком луны в их лесах сосновых.
мне вчера приснилось,
что ладони мои изранил земной град,
а сердце мое превращается в сверхновую.
все, что было в нем – твои письма, взгляд,
ударной волной сметает города на своем пути.
помнишь в детстве мы читали книгу о том,
что на задворках вселенной все-таки существует ад?
сделай что угодно, но только меня найди.
победа