Николай подбегает ко мне.
— Ш-ш-ш, моя голубка, — он смахивает слезу и обхватывает мое лицо ладонями. — Я помогу тебе.
Он собирается помочь Алексу?
— Видишь ли, эта… любовь… совершенно губительная слабость.
— Нет, — я качаю головой.
Николай вынимает из кобуры пистолет, вкладывает мне в руку и сжимает мои онемевшие пальцы вокруг рукоятки.
— Я стараюсь для тебя, голубка, — он отходит в сторону, и я смотрю на пистолет. Рука дрожит, а сердце колотится так сильно, что от его стука вибрируют барабанные перепонки – симфония страха и разбитого сердца. Я знаю, что будет дальше. Конечно, знаю. И надо было быть такой глупой, чтобы понадеяться на что-то хорошее для себя!
— Пожалуйста! — умоляю я, поднимая глаза на Николая.
Выражение его лица смягчается, и он, вытянув руку, убирает прядь волос с моих глаз.
— Голубка моя. Стань той, кем должна стать, — он поглаживает подушечкой большого пальца мою щеку, и я закрываю глаза. Слезы ручьями текут по щекам.
— Всади пулю ему в голову или застрелись сама, — голос Николая вдруг становится резким. — Ты не можешь жить, имея такую слабость. Избавься от нее любым способом, — губы Николая легко касаются моей щеки.
Я поднимаю взгляд и смотрю поверх своей вытянутой руки на противоположную стену и умоляющим голосом прошу:
— Пожалуйста, не заставляй меня делать это, — слезы застилают глаза, и я понимаю, что выгляжу слабой. Но мне все равно.
Взгляд Николая полон отвращения.
— Посмотри, во что он тебя превратил. Сделай выбор.
Я с трудом могу дышать, бетонные стены давят на меня. Николай убирает руку от моего лица и делает шаг назад. Мой дрожащий палец опускается на курок пистолета, и я, тяжело сглотнув, поднимаю глаза на прикованного к стене Алекса. Глядя в родные глаза, полные такой боли, такой тоски, понимаю – я люблю его, и в этом нет никаких сомнений. Для меня он – самое святое, моя спасительная гавань. Алекс – это островок добра в океане зла, луч красоты среди черного уродства. Убить его означает убить в себе то немногое хорошее, что еще осталось. Встретившись с ним взглядом, я крепче сжимаю пистолет. В его глазах смирение, но они умоляют меня не о помиловании – в них просьба выстрелить в него.
— Давай, мелкая. Стреляй в меня.
О, Боже. Сердце мое разбивается на тысячу осколков.
— Я люблю тебя, — рвущиеся из горла всхлипы не дают мне дышать, грудь разрывается от боли, а лицо залито слезами.
— Пристрели его, Уна! — рычит Николай.
Хрипло вскрикнув, я вскидываю руку с пистолетом и целюсь Алексу между глаз.
— Прости меня, — тихо всхлипываю я и нажимаю на курок.
Глядя мне в глаза, Алекс встречает пулю, она пробивает его череп, оставляя во лбу круглое отверстие. Его тело обвисает на прикованных к стене руках. Единственный звук, который я сейчас слышу, – это стук капель крови по бетонному полу. Бесконечные секунды я стою и тупо смотрю на безжизненное тело Алекса. Сердце мое рыдает, надрываясь от крика. Оно сгорает, превращаясь в пепел. Я замыкаюсь в себе. Моя душа изломана и болит так сильно, что вряд ли я смогу эту боль пережить. Да и не хочу.
Легкие сжимаются, сердце обливается кровью. Я слышу грохот. Это пистолет, выпавший из моих онемевших пальцев, ударяется о бетонный пол. Я скорблю. Скорблю о мальчике, которого убила. Скорблю о девочке, которой была когда-то. Она бы ни за что так не поступила. Только что я собственноручно убила лучшего на свете человека – единственного, кроме Николая, кому была небезразлична. И именно Николай вложил пистолет в мою руку. Именно Николай заставил меня сделать это. Алекс так любил меня, что умолял выстрелить в него, а не в себя. И я сделала это, проявив себя настоящим чудовищем.
— Уна, голубка, — я поднимаю глаза на Николая, и в тот момент, когда встречаюсь с ним взглядом, внутри меня что-то обрывается. Боли больше нет. Вокруг меня мертвая тишина. И меня самой тоже нет. Я больше ничего не чувствую. В моем мозгу словно щелкнул невидимый выключатель, и все, что еще оставалось во мне человеческого, погасло, словно перегоревшая лампочка. Я впадаю в оцепенение, и оно дарит какое-то умиротворение и легкость. С готовностью и радостью я падаю в объятия холодной отрешенности, с наслаждением погружаясь во тьму. В конце концов, монстры и должны жить во тьме.
Глава 12
Мир ломает каждого, но многие после этого становятся крепче в местах переломов. /Эрнест Хемингуэй/
Я улыбаюсь. Вот она, моя голубка. Само совершенство. Невероятно сильная, она всегда была такой. Как я и предполагал, она смогла перешагнуть через собственную слабость. Она убила этого парня.
Я присутствую при этом моменте, когда свет покидает ее глаза. И в ту же секунду в ней гаснут все те эмоции, что делают нас, людей, такими слабыми. Ее широко открытые глаза фиалкового цвета смотрят на меня.
Я убираю прядь светлых волос с ее лица и заправляю ей за ухо.
— Ты само совершенство. Я очень тобой горжусь.
Она медленно моргает.
— У меня никогда не было дочери. Теперь ты мне как дочь.
Я вижу, как она вздрагивает.
Ее манера вести бой – это чистая поэзия. Ее манера убивать – это танец искусной балерины на большой сцене. Она все делает с великолепной изысканностью. Идеальное оружие, несущее смерть тем, кто недооценит ее или окажется не по ту сторону баррикад.
— Отныне ты будешь носить мою фамилию. Теперь ты Уна Иванова, моя дочь, — я наклоняюсь и целую ее в лоб. Она напрягается, но не совершает никаких движений. — И одно твое имя, голубка, будет внушать страх. Его будут бояться произнести вслух.
Да. Невинная, прекрасная, несущая смерть. В ней будет сочетаться то, чего мужчины в равной степени жаждут получить и боятся.
Мой цветок олеандра.
Поцелуй смерти.
Конец