Как все люди, лишенные так называемой житейской практичности, Каплинский был ужасно доволен своей маленькой хитростью. Я спросил, как подвигается дело с махолетом.
- Махолет? - удивился он. - Ну, махолет вы обещали достать. Мое дело увеличить силу человека.
У входа в метро, в толчее, было неудобно разговаривать. Мы пошли к парку.
- Пусть студия достает махолет, - сказал по дороге Каплинский. - Надо потренироваться. Я же никогда раньше не летал.
Так и есть: он опять экспериментировал на себе.
- И вы... у вас будет такая сила? - спросил я.
Почему-то эта мысль пришла мне в голову только сейчас: Каплинский - в роли Геракла. Ну-ну!
- Уже есть, - ответил Каплинский таким обыденным тоном, словно речь шла о коробке спичек. - Наверное, я теперь самый сильный человек в мире.
- А почему бы и нет? - заносчиво сказал он. - Идемте, я покажу. Нет уж, пойдемте в парк. Я хочу, чтобы вы убедились.
Мы долго ходили по аллеям, отыскивая силомер. Каплинский думал о чем-то своем и вяло отвечал на мои вопросы. Наконец силомер нашелся. Полагалось бить молотом по наковальне, и тогда на шкале, похожей на огромный градусник, со скрипом подскакивал указатель. Силомером заведовал мрачный здоровяк.
- Именно такой прибор нам и нужен, - объявил Каплинский. - Ну, молодой человек, сколько вы покажете?
Особого доверия прибор не внушал. На самом верху шкалы значилось "400 кг", но это было, разумеется, так, с потолка.
- Замерьте свои показатели, граждане, - сказал мрачный здоровяк, внимательно следивший за нами. - Физическая культура, популярно формулируя, помогает в труде и в личной жизни.
В личной жизни - это нужно. Ваську уже дважды провожала какая-то долговязая личность, удивительно похожая на полуположительный персонаж из обожаемого Васькой журнала "Юность". В последней главе эти полуположительные обязательно ощущают в себе благородные порывы и приобщаются к общественно полезному труду. Но долговязому, пожалуй, еще далеко до последней главы: слишком уж нахальная у него морда. Мы встретились на лестнице, он тускло посмотрел на меня, и я почувствовал, что вычеркнут из списка объектов, достойных внимания. Черт его знает, что ему не понравилось. Может быть, мои брюки. Хотя почему? Полгода назад они были на уровне моды. Скорее всего, у меня просто _не тот вид_, нюх у этих полуположительных неплохо развит. Дура Васька. Да и я хорош: кто может научно объяснить, почему я сегодня в парке не с Васькой, а с Михаилом Семеновичем?
- Давай, дядя, твою стукалку, - сказал я здоровяку.
Он оживился и вручил мне молот. Ударил я крепко, по проклятая стрелка не пошла дальше трех сотен.
- Подход требуется, - сочувственно пояснил здоровяк. - Напор должен быть, популярно формулируя.
С третьей попытки я все же загнал стрелку к самому верху. Простуженно зазвенел звонок.
- Позвольте, - вежливо сказал Каплинский, отбирая у меня молот.
Начал подходить народ. Здоровяк популярно объяснял, что "физическая культура нужна рабочему классу, трудовому крестьянству и трудящей интеллигенции... А также дамам", - добавил он, оглядев публику.
Каплинский взмахнул молотом ("Ну, трудящая интеллигенция, покажи класс", - сказал кто-то), мотнул головой, поправляя очки, и ударил.
Не знаю, как это описать. У меня все время вертится слово "сокрушил". Каплинский именно сокрушил этот молотобойный прибор. Впечатление было такое, что все разлетелось в абсолютной тишине. Нет, треск, конечно, был, но он не запомнился.
Двухметровая шкала беззвучно повалилась назад, в траву. А тумбу с наковальней удар сплющил, как пустую картонную коробку. Из-под осевшей наковальни вырвалась массивная спиральная пружина. Где-то в недрах тумбы коротко полыхнуло голубое пламя, звонок неуверенно тренькнул и сразу замолк.
Михаил Семенович сконфуженно улыбался.
- Что же это? - спросил чей-то растерянный голос.
Я почувствовал, что еще немного - и нас поведут в милицию выяснять отношения.
- Ненадежная конструкция, только и всего, - сказал я здоровяку. Придется ремонтировать.
- Популярно формулируя, требуется капитальный ремонт, - вздохнул здоровяк.
Я взял у Михаила Семеновича молот и осторожно поставил на асфальт.
Тысячи раз, думая об опыте, я пытался хотя бы приблизительно представить, какого порядка открытия будут сделаны.
Вдребезги разбитый силомер - это было сверх всяких ожиданий. Тут угадывалось нечто эпохальное, и я стал выпытывать у Каплинского что и как.
Мы отыскали глухой уголок парка, и Михаил Семенович начал царапать прутиком на песке формулы. Уже стемнело, я с трудом разбирал его каракули. Двадцатый век приучил нас не удивляться открытиям. Но я утверждаю: ничто ни вычислительные машины, ни квантовую оптику - нельзя сопоставить с тем, что сделал Каплинский. Такое значение имела бы, пожалуй, только третья задача - будь она решена.
- У него не будет неприятностей, как вы думаете? - спросил Каплинский.
- Не будет. Кто же мог предвидеть, что появится такой чудо-богатырь. Отремонтируют, вот и все.
Каплинский вздохнул.
- Очень странное ощущение, когда бьешь. Знаете, как будто ударил по вате.
Я вспомнил стальную спираль, вспомнил, как она раскачивалась и дрожала после удара, и промолчал.
- Так вы следите за расчетом? Значит, человек плотно позавтракал. Тысяча калорий. Четыреста двадцать семь тысяч килограммометров. Выдай организм эту энергию за секунду, получилась бы мощность... да, почти в шесть тысяч лошадиных сил. Здорово, а? Пусть не за секунду, за час. Все равно неплохо: полторы лошадиные силы. Час можно летать, не так ли? Потом снова позавтракать и снова летать... На деле все, к сожалению, иначе.
Он быстро выводил прутиком цифры. Картина и в самом деле получалась не слишком блестящая, разве что коэффициент полезного действия был хорош свыше пятидесяти процентов.
Впервые я видел Михаила Семеновича таким оживленным. Исчезла его обычная медлительность, движения стали быстрыми и точными, даже говорил он как-то по-другому - уверенно, азартно.
- Видите, половина энергии уходит на обогрев организма. А вторая половина используется постепенно: такая уж человек машина, не поддается резкому форсированию.