Мама задумчиво пила кофе.
— Ему дают мак для сна? Почему не валериану?
— Он принимал валериану, пока его тревога не стала такой, что она перестала работать, — я отмахнулась, чтобы продолжить рассуждение. — Но мне еще нужно будет пробраться в замок. Я — враг короны, а теперь и сбежавшая пленница. Во дворе нет места или двери, за которой не следят, и мое лицо внутри на шести портретах.
— Головоломка, — согласилась она, сделав еще глоток.
Вдруг ее спокойствие разозлило меня. Я отложила вилку.
— Это не головоломка. Это невозможно. Ты предлагаешь то, что нельзя выполнить.
— Я ничего не предлагала, — сказала она. — Я говорю, что есть другое Пророчество. Ты пытаешься вести с нами короля.
— Потому что меня не послушают! — сказала я. — Меня арестуют, стоит кому-то узнать меня, и мои слова ничего не изменят. Нет смысла идти, если не будет и Селено. Или тогда нужно брать с нами Шаулу.
Она скривилась, глядя на кофе.
— И слушать весь путь ее рассказы, что петроглифы — святая правда. Скажи, она все еще озвучивает свои теории, будто это слова ранних Прелатов?
«Да».
Я сжала губы, наколола на вилку последний кусок хлеба, вытерев им остатки желтка.
— Тебе лучше записать глифы в пещере, зарисовать их с потертостями, сделать слепки, а потом выставить совету.
Она долго молчала, я доела хлеб, сделала большой глоток кофе, подслащенного правильным количеством меда из ее ульев. Интересно, пела ли она пчелам, как раньше, когда вытаскивала соты.
— Джемма, — наконец, сказала она. — Уверена, мне не нужно объяснять тебе, что я почти не верю в структуру нашего правительства. Они заперли меня в тюрьме без причины, забрали годы моей жизни по странным обвинениям. Они забрали тебя, сделали из тебя то, что хотели. Они дали тебе страх.
— Я тебя не боюсь, — сухо сказала я.
— Я говорю не о себе, — сказала она. — Я говорю о тебе. Они заставили тебя бояться себя.
— В этом нет смысла. Я не боюсь себя.
Она смотрела мне в глаза мгновение, ее пальцы в царапинах и мозолях сжались на чашке. А потом она вытянула руку.
— Дай посмотреть, — сказала она.
Жар вспыхнул на моих ушах и шее.
— Что посмотреть?
Ее пальцы дрогнули.
— Ладно тебе.
Я не хотела. Не хотела. Нам было о чем поговорить. Как мы дошли до такого? Нам нужно обсудить будущее Алькоро.
Но…
Я убрала левую руку от чашки и вложила в ее.
Она убрала рукав. Я все еще была в ночной рубашке из Пристанища, рукав был свободным. Он легко соскользнул, открывая место, где моя смуглая кожа становилась темной багрово-красной меткой. Я скривилась, она убрала рукав сильнее, открывая больше.
— Потемнело, — сказала она.
— Да, — я не знало, было ли меня слышно. О, я годами смотрела на метку с ужасом, молясь, чтобы она не темнела, чтобы она чудом уменьшилась. Но она росла со мной, покрывая мою левую руку, плечо и шею, тело спереди и сзади, разделяя меня пополам. Даже когда мои груди и бедра выросли со мной, и я сменила детские юбки и болеро на взрослые, она подстроилась под меня, как жуткий экзоскелет, который я не могла сбросить.
— Помнишь, как мы ее звали? — спросила она.
Я пыталась подавить ком в горле.
— Моя палитра.
«Правильный цвет!» — хихикала я, пока она щекотала меня кистью, делая вид, что размешивает розовато-лиловую краску для страницы. Тогда мне нравилось. Ни у кого не было такой метки. Это было необычно и интересно.
Моя мама всегда уважала необычное и интересное.
Она провела большими пальцами по моему запястью, нежный жест, от которого мои глаза покалывало. Я отвела взгляд и потерла другим кулаком по щекам. Мама вздохнула и вернула рукав на место.
— Все время длинные рукава и воротники, Джемма.
— Зима, — сказала я, надеясь, что звучу возмущенно.
— Ее не было в день твоей свадьбы. И в другие дни, когда я видела тебя издалека. Они позволяют тебе носить короткие рукава? Воротник не до подбородка?
Я убрала руку от ее.
— Дело не только в них. Я всегда была на публике. Я не хотела взгляды.
— Потому ходила на носочках? — спросила она, опустив ладони на стол. — Потому лишь порой возникала из тени короля? Потому никогда не говорила на публичных собраниях и не появлялась одна?
— Он не просто король, — сказала я. — Он должен действовать сам, иначе это не несет волю Света. Я знала, что будет. Знала это, когда он попросил меня выйти за него. И меня это устраивало. Ты знаешь, с тобой мне всегда было веселее, чем в толпе людей. Это не изменилось.
Она сжала губы, но молчала, разглядывала мое лицо. Я сделала глоток кофе, жидкость врезалась в мои сжатые губы.