Его ладони сжимали меня, словно я могла растаять в темноте.
— Ранена?
— Нет, — сказала я. Просто ободрала ладони и колени и была в панике. — Я в порядке.
— Лампа разбилась?
— Не знаю, — дрожа от холода и страха, я сняла сумку с плеч и поискала там огненную капсулу. С хрустом и облаком серы стеклянная капсула загорелась. Лицо Селено во мраке было напряженным. Его карие глаза посмотрели мне в глаза, а потом начали искать лампу.
— Еще одна стенка разбилась, — сказал он, указывая на красное стекло.
— И ручка погнулась, — я ощупала дно резервуара, — хотя масло не протекает. И все же… — я поднесла капсулу к фитильку, но она не загорелась. — Намокло.
Мы обдумывали это миг колебаний.
— Думаю, придется лампу высушить, — сказал Селено. — Надеюсь, вода не попала внутрь.
Капсула погасла, и мы оказались во тьме, перед глазами осталось размытое пятно. Я медленно опустила щипцы. Я вернула их в банку и убрала ее в сумку. Я сидела с банкой на коленях минуту. Тишина ходила вокруг нас бесшумным зверем, которого отгонял маленький круг огня. Колени болели там, где я упала на них.
— Где мы? — спросил Селено. Мои глаза еще не привыкли к полутьме, так что я могла разобрать лишь свет арахнокампы вдали, что доставал слабым сиянием до его волос. Остальное я понимала по его голосу и быстрому дыханию. — Джемма? — настаивал он.
— Не знаю точно, — сказала я.
Пауза.
— Ты не знаешь, когда мы выйдем, или не знаешь вообще?
Тишина душила меня. Я закрыла бессмысленно глаза, словно тьма век могла успокоить сильнее тьмы пещеры.
— Джемма, прошу. Где мы? Где была последняя метка? Мы можем вернуться?
Я провела грязным рукавом по носу, готовясь к слезам от стресса.
— Последняя метка была давно, — сказала я. — Мы не можем вернуться. Можно только вперед.
— После петроглифов было уже два дня? Больше? Мы можем туда вернуться. Я помогу тебе пролезть…
Я покачала головой, хоть он не видел. Всхлипнув, я открыла глаза и посмотрела на сияющих червей, созвездие живых звезд.
— Ты знал, — сказала я, — что у жителей Люмена есть определение оттенков воды в озере? Для воды, когда меняется свет и тень, когда она переливается. У нас таких слов нет.
Я ощущала смятение Селено.
— Ладно, — удивленно сказал он.
— Я читала об этом, — сказала я.
— Ладно, — снова сказал он.
— Порой я думаю, что так работает мир, — сказала я, понимая, что говорю бред, все сильнее понимая свои ошибки. — Свет озаряет все так, как мы не видим, как не понимаем, и мы строим правду на том, как это воспринимаем. Но все другое, у каждого человека, у каждой страны. Зачем нам название для оттенков воды? У Люмена есть, потому что это их правда, она у них существует. Но не у нас. Нам они не нужны. Зато у нас есть названия для каждого небесного тела. Мы ищем Свет в символах, что называют особенно нашу страну, нашего короля. И мы говорим, что те, кто так не делают, не просвещены, не способны сделать это. Но… а если это как оттенки воды? А если мы зовем правдой нашу ограниченную реальность?
— Мы заблудились? — выпалил Селено.
Я закрыла рот, подавляя зарождающуюся диссертацию. Голова кружилась и была легкой от усталости и тревоги, и глаза пылали от привычных слез.
— Не уверена, — сказала я. — Наверное. Тогда это моя вина. Я всегда забывала, что мои решения не так важны, как твои.
Он вздохнул, звук был тяжелым от смятения.
— Глупое правило, надеюсь, ты знаешь, что я никогда не верил в это, — его пальцы нащупали мою руку, нашли ладонь. — Джемма, я не знаю, что делаю. Ты должна знать это больше всех. И Шаула может рассказывать мне, сколько хочет, что моими решениями руководит воля Света, но я этого не ощущал никогда. Я всегда полагался на тебя. И мне жаль, что дошло до того, что ты не доверяешь своим выборам. Я верю.
«Не стоит. Правда, не стоит».
— Когда мы вернемся, все будет иначе, — продолжил он. — Мы разберемся с поддельной подписью, заставим обыскать Шаулу. Думаю, с новым Прелатом, что не так близок к тебе, ты будешь чувствовать себя лучше.
Я сидела прямо, вдруг сосредоточившись.
— Это все решит, — сказал он, не зная. — Никто не оспорит твою власть, никто не помешает нам править вместе, как раньше…
— Тише, тише, — резко прошептала я, сжав его руку. — Тихо.
— Я лишь пытаюсь…
— Тихо! — сказала я. — Слушай.
Он замер. В новой тишине я прислушалась, пытаясь понять, что слышала раньше. Сначала было слышно лишь капающую вдали воду, журчание горных ручьев. Но в просторной пещере раздавался другой звук, далекий и неясный, отражающийся от камня.
Голоса.
Там были голоса.
Мы тут же вскочили на ноги, все еще держась за руки. Звук утих, снова прозвучал, стал громче. Много голосов, смешавшихся, словно в песне. Звук доносился волнами, словно доходил сюда только при правильных нотах.
Я отпустила руку Селено и отыскала масло в сумке. Пальцы дрожали от волнения, я вытащила письма из-под туники. Я сняла конверт с них, скрутила его в толстый фитилек и обмакнула в масло.
— Что это? — прошептал Селено. — Уловка пещеры? Как тут могут быть голоса? Солдаты пошли за нами? Как они пробрались сюда, а мы не поняли?
— Вряд ли это солдаты, — хруст, вспышка, я раздавила огненную капсулу. Она жадно загорелась на конверте, пропитанном маслом.
— Тогда кто это? — спросил он. — Откуда эта бумага?
— Скорее, — сказала я, пряча все, кроме щипцов и горящего фитилька, в сумку. — Это не надолго.
— Куда мы? — он споткнулся, когда я потянула его. — На голоса?
— Мы выйдем отсюда, — сказала я, необъяснимая надежда пылала в груди.
— Откуда? Из этой комнаты? Джемма, погоди…
— Тихо, Селено, прошу! — мой голос дрогнул. — Я пытаюсь слушать!
Сжимая фитилек щипцами, мы шли мимо колонн, спешили по камню. Мы замирали на каждом повороте, прислушивались к далеким голосам. Мы словно преследовали ветер, надеясь, что схватим его. Пару раз мы теряли звук, пытались утихомирить дыхание и биение сердец. Но звук становился громче. Вскоре он не доносился волнами, а стал уверенным хором. А потом мы различили мелодию.
Шум воды был с голосами, река во тьме бежала навстречу нам решительным темпом. Стало холоднее, воздух двигался, и огонь на пергаменте трепетал. А голоса звучали. Я слышала, как повторялся припев, что-то пели снова и снова, и я запоминала ноты.
Земля опускалась. Мы завернули за угол и уловили холодный воздух. Огонь на пергаменте потух с дымом. Но мы не были во тьме, мы увидели бело-золотое сияние.
— Великий Свет, — сказал Селено, держась кулаком за мой плащ. — Джемма… это свет дня.
Мы побежали вдоль реки. Колонн и сталагмитов больше не было, они не росли на ветру. Пещера, что была тихой, теперь звенела какофонией звуков — шум ветра, воды, пение поверх всего. Свет становился сильнее, я поскользнулась и схватилась за руку Селено. Это был лед, он был на полу участками, а потом постоянным покровом, пока мы не поехали к свету. Ветер над рекой уже жалил, приносил снег и оставлял сугробы в проходе.
Мы замедлились, двигались боком по берегу реки, прижимаясь ладонями к замерзшей стене. Реку покрывал лед, вода уже не бежала. Дыхание вырывалось паром, глаза слезились, привыкая к растущему свету.
Когда я завернула за последний угол, пришлось застыть и прикрыть глаза — казалось, зеркало сияло на солнце. Когда я посмотрела, смаргивая слезы, я увидела, что это даже не полный свет. Полоска неба сияла лилово-синим цветом, там была одна звезда. Остальное закрывала стена льда.
Селено хрипел от холодного воздуха, он придвинулся ко мне.
— Что это?
— Водопад, — сказала я, ноги хрустели на снегу, что собрался у основания. Я потянулась ко льду. — Замерзший водопад. А за ним… — я указала, и он посмотрел на одну звезду — рассвет или закат, я не знала, но сейчас и не было важно. Свет был сильнее, чем когда мы входили в пещеру. Я видела пепельный цвет его лица, прилипшие от пота и высохшие волосы. Он потрясенно смотрел на звезду.