Вдруг ее спокойствие разозлило меня. Я отложила вилку.
— Это не головоломка. Это невозможно. Ты предлагаешь то, что нельзя выполнить.
— Я ничего не предлагала, — сказала она. — Я говорю, что есть другое Пророчество. Ты пытаешься вести с нами короля.
— Потому что меня не послушают! — сказала я. — Меня арестуют, стоит кому-то узнать меня, и мои слова ничего не изменят. Нет смысла идти, если не будет и Селено. Или тогда нужно брать с нами Шаулу.
Она скривилась, глядя на кофе.
— И слушать весь путь ее рассказы, что петроглифы — святая правда. Скажи, она все еще озвучивает свои теории, будто это слова ранних Прелатов?
«Да».
Я сжала губы, наколола на вилку последний кусок хлеба, вытерев им остатки желтка.
— Тебе лучше записать глифы в пещере, зарисовать их с потертостями, сделать слепки, а потом выставить совету.
Она долго молчала, я доела хлеб, сделала большой глоток кофе, подслащенного правильным количеством меда из ее ульев. Интересно, пела ли она пчелам, как раньше, когда вытаскивала соты.
— Джемма, — наконец, сказала она. — Уверена, мне не нужно объяснять тебе, что я почти не верю в структуру нашего правительства. Они заперли меня в тюрьме без причины, забрали годы моей жизни по странным обвинениям. Они забрали тебя, сделали из тебя то, что хотели. Они дали тебе страх.
— Я тебя не боюсь, — сухо сказала я.
— Я говорю не о себе, — сказала она. — Я говорю о тебе. Они заставили тебя бояться себя.
— В этом нет смысла. Я не боюсь себя.
Она смотрела мне в глаза мгновение, ее пальцы в царапинах и мозолях сжались на чашке. А потом она вытянула руку.
— Дай посмотреть, — сказала она.
Жар вспыхнул на моих ушах и шее.
— Что посмотреть?
Ее пальцы дрогнули.
— Ладно тебе.
Я не хотела. Не хотела. Нам было о чем поговорить. Как мы дошли до такого? Нам нужно обсудить будущее Алькоро.
Но…
Я убрала левую руку от чашки и вложила в ее.
Она убрала рукав. Я все еще была в ночной рубашке из Пристанища, рукав был свободным. Он легко соскользнул, открывая место, где моя смуглая кожа становилась темной багрово-красной меткой. Я скривилась, она убрала рукав сильнее, открывая больше.
— Потемнело, — сказала она.
— Да, — я не знало, было ли меня слышно. О, я годами смотрела на метку с ужасом, молясь, чтобы она не темнела, чтобы она чудом уменьшилась. Но она росла со мной, покрывая мою левую руку, плечо и шею, тело спереди и сзади, разделяя меня пополам. Даже когда мои груди и бедра выросли со мной, и я сменила детские юбки и болеро на взрослые, она подстроилась под меня, как жуткий экзоскелет, который я не могла сбросить.
— Помнишь, как мы ее звали? — спросила она.
Я пыталась подавить ком в горле.
— Моя палитра.
«Правильный цвет!» — хихикала я, пока она щекотала меня кистью, делая вид, что размешивает розовато-лиловую краску для страницы. Тогда мне нравилось. Ни у кого не было такой метки. Это было необычно и интересно.
Моя мама всегда уважала необычное и интересное.
Она провела большими пальцами по моему запястью, нежный жест, от которого мои глаза покалывало. Я отвела взгляд и потерла другим кулаком по щекам. Мама вздохнула и вернула рукав на место.
— Все время длинные рукава и воротники, Джемма.
— Зима, — сказала я, надеясь, что звучу возмущенно.
— Ее не было в день твоей свадьбы. И в другие дни, когда я видела тебя издалека. Они позволяют тебе носить короткие рукава? Воротник не до подбородка?
Я убрала руку от ее.
— Дело не только в них. Я всегда была на публике. Я не хотела взгляды.
— Потому ходила на носочках? — спросила она, опустив ладони на стол. — Потому лишь порой возникала из тени короля? Потому никогда не говорила на публичных собраниях и не появлялась одна?
— Он не просто король, — сказала я. — Он должен действовать сам, иначе это не несет волю Света. Я знала, что будет. Знала это, когда он попросил меня выйти за него. И меня это устраивало. Ты знаешь, с тобой мне всегда было веселее, чем в толпе людей. Это не изменилось.
Она сжала губы, но молчала, разглядывала мое лицо. Я сделала глоток кофе, жидкость врезалась в мои сжатые губы.
Она вздохнула и потерла глаза, вдруг выглядя уставшей… и старой. Кофе плеснулся мне на губы. Моя мама была старой. Она постарела на шестнадцать лет с тех пор, как мы в прошлый раз ели яичницу и кукурузный хлеб на завтрак. И она всю ночь была на улице, бегала… а если она простыла? А если ей было больно, а она не говорила мне?
Я опустила чашку и заерзала в тишине.
— Было очень вкусно, — сказала я. — Спасибо.
Она не ответила, рассеянно смотрела на мою пустую тарелку, подперев щеку кулаком. Через миг она вздохнула.
— Джемма, — тяжко сказала она. — Я не делаю вид, что знаю, что происходило в тех башнях, где ты была заперта в мире Седьмого короля. Но я скажу тебе, что творится тут, в моем мире. Если я схожу в пещеру и принесу рисунки петроглифов и лепки, это не примут, посчитав еще одной отчаянной попыткой сектантов опровергнуть Пророчество. Это не только не воспримут всерьез, меня могут снова бросить в тюрьму. На долгий срок. Ты права. Нам нужен король, нам нужен вес его власти, и нам нужно, чтобы он увидел это своими глазами. Для этого мне нужна ты.
— Ты делаешь это, чтобы Пророчество было опровергнуто, — сказала я с горечью. — Ты просто хочешь отомстить.
— Немного, — признала она. — Часть меня была бы рада увидеть, как Шаула разбита впервые в ее жизни. Но это не все причины. Алькоро в беде. Ты в беде. И только этим я могу помочь тебе. Я люблю тебя. Ты все еще мой жучок.
Детская кличка потрясала, слезы чуть не полились из глаз. Почему мое тело всегда так реагировало? Я вытерла слезы руками. Я все равно плакала, так что вытерла слезы, впилась ладонями в глаза, пока все не покраснело. Я держала их там, глубоко вдохнула, и это прозвучало как тихий стон.
— Выхода нет, — сказала я. Я медленно опустила руки на дерево, повторяя за ней. Она смотрела на меня с печалью, что граничила с едва скрываемым разочарованием.
Я выдохнула.
— Кроме, может, одного.
Уголки ее губ дрогнули в улыбке.
Глава 3
Я лежала на животе и смотрела на тьму выступа, держась за бок. Подъем к этому месту под прачечной был опасным. Снежная буря две ночи назад покрыла верхний каньон слоем снега, и путь, без того плохо заметный, стал невидимым. Я старалась угадывать, где он, но все равно забиралась вдвое дольше, чем обычно, к этому малоизвестному месту. Я посмотрела наверх, где бело-золотые стены Ступеней к Звездам поднимались к вечернему небу. Задание казалось таким же невозможным, как вчера на кухоньке матери, но наши планы были продуманы, и оставалось или идти вперед, или тратить шанс. Я резко вдохнула зимний воздух и посмотрела на выступ.
Энтомологи, кстати, быстро привыкали забираться в такие места, куда нормальный человек не полез бы. Когда я впервые прибыла в Ступени к Звездам ребенком, моя тетя не знала, что со мной делать. Анха, дворцовый дезинсектор, работавшая когда-то с моей мамой, предложила продолжить мое обучение основам взамен на помощь в ее работе. Годами я рылась в горах мусора, собирала тараканов для тестов и лазала в сточные трубы, чтобы прогнать комаров. Даже когда я перешла к усиленному обучению, приходилось бывать в таких нежелательных местах. Я помнила, как потела на солнце из-за длинных рукавов и высоких воротников, пока собирала экзоскелеты цикад с их летних насестов. Я помнила, как спешила по землям горных львов в ночи, пока искала жуков-оленей, стуча палкой по фляге, чтобы отпугнуть котов. Я не была против работы, я часто бывала в неприятных местах, некоторые даже меня восхищали, как земли львов. Но после того как я вернулась целой.
В этот раз не я охотилась на образцы, а они нашли меня, хоть я пыталась избегать их.
Уточню насчет тарантулов. Они послушные. Им не нравится кусать людей, да и никто не умирал от этого. Я сталкивалась с тарантулами не меньше обычных алькоранцев, которые бывали у трещин в каньонах. И в каждом доме на плитах жили один или два тарантула. Никто не избавлялся от них, ведь они мешали другим паразитам.