— Тогда это, наверное, и есть то, что имел в виду оракул, — говорит Гор. — И это принесет мне несчастье. Тем не менее я не могу упустить шанс исполнить свою миссию прежде, чем ее выполнит посланник Анубиса, этот Оаким… Потому что я не знаю о его силах, которые могут и превосходить твои. Я согласен на мир с тобой, согласен выполнить твое поручение и потом убить тебя.
— Этот человек — убийца из Дома Мертвых? — спрашивает Принц, глядя на Оакима.
— Да.
— Ты знал об этом, мой Ангел Седьмого Поста?
— Нет, — говорит Брамин, слегка кланяясь.
— И я не знал, повелитель, — вторит Мадрак.
— Поднимите его и Генерала.
— Наше соглашение не состоится, — говорит Гор, — если это будет сделано.
— Пробудите их обоих, — говорит Принц, складывая руки на груди.
Брамин поднимает свою трость, языки зеленого света выходят их нее и опускаются на распростертые тела.
Снаружи ветер начинает дуть с еще большей силой. Гор переводит глаза с одного присутствующего на другого, потом говорит:
— Ты повернулся ко мне спиной, брат. Повернись так, чтобы я видел твое лицо, когда буду тебя убивать. Как я сказал, наше соглашение не состоится.
Принц поворачивается.
— Эти люди тоже нужны мне.
Гор качает головой и поднимает руку.
Затем…
— Какая трогательная семейная встреча, — звучит голос, заполняющий собой всю комнату. — Наконец-то мы, три брата, встретились вновь.
Гор отдергивает руку, как от осы, потому что тень черной лошади ложится между ним и Принцем. Он закрывает глаза рукой и опускает голову.
— Я забыл, — ведь сегодня я узнал, что я и твой брат тоже.
— Не расстраивайся так сильно, — звучит голос, — потому что я знал об этом много веков и научился не отчаиваться от этого знания.
И Оаким и Железный Генерал пробуждаются от смеха, который похож на поющий ветер.
Бротц, Пуртц и Дультц
— Передай булавку, пожалуйста.
— Что-что?
— Булавку! Булавку!
— У меня ее нет.
— О! Она у меня.
— Почему же ты не сказал об этом?
— А почему ты меня не спросил?
— Прости. Просто дай ее мне. Спасибо.
— Почему ты все время продолжаешь над ней работать? Она готова.
— Просто чтобы провести время.
— Неужели ты серьезно думаешь, что он серьезно пошлет за ней?
— Конечно нет. Но это еще не причина, чтобы выпускать недоброкачественную продукцию.
— А вот я думаю, что он обязательно пошлет за ней.
— А кто тебя спрашивает?
— Я высказываю свое мнение добровольно.
— Для чего она ему нужна? Орудие, которое никто не может использовать.
— Если он ее заказал, значит, она ему нужна. Он единственный из них всех, кто приходит сюда по делу, и должен сказать, что он настоящий джентльмен. В один из этих дней либо он сам за ней придет, либо кого-нибудь пришлет.
— Ха!
— Вот тебе и «Ха!». Подожди, сам увидишь.
— А что еще нам остается делать?
— На, возьми свою булавку обратно.
— Можешь сесть на нее.
Цербер зевает
Пес швыряет перчатку от головы к голове, пока, зевая, не роняет ее, промахиваясь.
Он выгребает ее из-под костей, которые лежат у его ног, машет своими хвостами, сворачивается и закрывает четыре глаза.
Другие его глаза горят, как угли, в той плотной темноте, которая лежит за Не Той Дверью.
Наверху, в заваленной пещере, ревет минотавр…
Бог — это любовь
Пятьдесят тысяч молящихся на Старые Башмаки, ведомые шестью кастратами-священниками, поют изумительный гимн на арене.
Тысяча напоенных наркотиками воинов, — слава, слава, слава, слава, — потрясают своими копьями перед алтарем Неносимых.
Начинается дождь, мягко, но мало кто его замечает.
Никогда не может быть
Озирис, держа в руках череп и нажимая на кнопку сбоку, обращается к нему:
— Знай же, смертная, что ты теперь навсегда обитательница Дома Жизни. Когда-то красивая, цветущая — ты увяла. Когда-то правдивая — ты дошла до этого.
— А кто, — вопрошает череп, — довел меня до этого? Только ведь Повелитель Дома Жизни и дает мне покой.
И Озирис отвечает ей:
— Знай также, что я использую тебя вместо пресс-папье.
— Если ты действительно когда-то любил меня, то разбей на кусочки и позволь умереть! Не мучай остатки той, что когда-то любила тебя.