Девочка молча улыбается. Ее взгляд будто невольно скользит к руке, в которой я сжимаю Церцерис.
– Назови свое имя, – требую я. – Тогда покажу медальон.
«Отвратительная идея!» – кричит интуиция.
Девочка наклоняет голову – звериный жест, напоминающий мне волков.
– Я не могу.
– Почему?
– У меня нет того, что тебе нужно.
У нее нет имени? Дивиться тут нечему. У Грейс тоже не было имени, когда мы только познакомились. Может, девочку заперли здесь в наказание.
– Ты служанка?
– Да. – Она улыбается еще шире.
– Почему тебя здесь заперли?
– Мне не позволено служить. Теперь покажешь?
«Нет, нет, нет. Не надо, не надо!» — Предупреждение проносится в голове жемчужной нитью, и я понимаю, кто мне его послал. Лиаскай.
«Почему нет?» – сосредоточившись, мысленно спрашиваю я.
Перед внутренним взором мелькает корона. Тиара Стелларис.
– Кому ты желаешь служить? – выдавливаю из себя я, окидывая девочку взглядом. Сколько ей лет? Сложно сказать. Шесть или восемь, может, десять или двенадцать. Или…
– Лиаскай, – отвечает она, словно это нечто само собой разумеющееся. – Так можно посмотреть?
Я снова открываю Церцерис. Сапфиры блестят, словно настоящие звезды, а из трещины сочится мгла, и я не знаю, хорошо это или плохо. Вытянув шею, девочка смотрит на медальон, и ее улыбка становится радостной.
– Ты знаешь этот Церцерис, – догадываюсь я.
– Очень хорошо. Я хочу его потрогать.
– Нет.
У меня по коже пробегают искорки, словно от легкого удара током. Я перевожу взгляд на девушку и вдруг вижу на ее лице горе.
– Церцерис поврежден, видишь? Боюсь, он сломается, если…
«Если к нему прикоснется кто-то, обладающий твоей силой», – собираюсь сказать я, но слова застревают в горле.
– Он не поврежден, – говорит девочка, прижимаясь лбом к решетке. – Я просто изменила его. Мне пришлось это сделать, чтобы он вернулся ко мне.
– Так Церцерис принадлежит тебе? На нем знак твоего клана?
Не нравится мне это. Вот скажет эта юная особа «да», и окажется, что мы родственники.
Но девочка качает головой и заливается смехом, звонким, как колокольчик.
– Значит, ты чароносец? – предполагаю я.
Кто кроме них может изменять Церцерис?
– Я не принадлежу клану, – отвечает девочка. – Они все принадлежат мне.
И тут в ее узком безобидном личике я вижу кое-кого другого. Мрак, тень и зло. У них есть кое-что общее: одиночество.
– Сюда приходил междумирец, – догадываюсь я.
От одной мысли пробирает дрожь, ведь это было так давно. С тех пор прошло лет десять.
– Он пытался освободить тебя, да?
От сожаления лицо девочки кажется темным, несмотря на пляшущий свет факелов.
– Он стоял на том же месте, где сейчас стоишь ты. В одной руке он держал Церцерис, а другой сжимал мою ладонь. Он собирался вытащить отсюда. Я предупреждала, что ничего не выйдет. Это место защищено чарами.
– Вас разорвало, – шепчу я. – Вы существуете в обоих мирах лишь наполовину.
Что же она такое, если выглядит так прекрасно, даже утратив свою половину?
– Именно так. Мой слуга потерпел неудачу. Но ему удалось забрать мою ненависть в тот мир, о котором он рассказывал. Без ненависти мне живется гораздо легче.
– Но как ты здесь живешь? Кто о тебе заботится?
Я вслушиваюсь в клокот, раздающийся в глубине гор. Вдруг появятся те, кто охраняет эту девочку?
– Представь, будто Лиаскай даровала тебе бессмертие, чтобы ты могла ей служить, – говорит девочка. – Как думаешь, это благословение или проклятие?
Дыхание замирает у меня в груди. Бессмертие. Эта девочка бессмертна? Ей многие сотни лет? Сколько она томится в этой каменной клетке? Нет, такое… Но мы же в Лиаскай, а здесь нет ничего невозможного?
– Правильно. – Девочка по-своему истолковывает мое молчание. – Я тоже не знаю ответа, хотя у меня было много времени на раздумья.
– Давно ты здесь? – спрашиваю я.
Сама того не осознавая, я подошла так близко, что теперь кончиком носа задеваю решетку.
– Не знаю, сколько лет, – объясняет девочка, поглаживая решетку. – Минуло три больших войны.
Три. Войны.
И последняя была пятьсот лет назад. Рассудком я отчаянно пытаюсь найти этому объяснение. Девочка может лгать. Все происходящее может оказаться спланированной игрой, цель которой запутать меня и заставить плясать под чью-то дудку. Но в голове я слышу шепот Лиаскай, подтверждающий каждое слово девочки. Что-то мне нехорошо… Не устояв на ногах, я сажусь на камень.
– Все это время ты сидела здесь, – голос у меня срывается, – взаперти? Никто тебя не навещает? Тебе не дают ни еды, ни воды?
– Мне это не нужно.