— Какую роль? О чем ты?
— Он должен был погибнуть еще тогда со своим взводом, но его посадили в кристалл против воли, и я бы не назвал это спасением. Потом он должен был погибнуть вчера в бою. Но я вытащил его из-под обстрела на корабль и зачем… чтобы он сошел с ума в вашей лаборатории?
Эйнаор на такой подход лишь изумленно промолчал. Внезапная забота Лаккомо над одним единственным солдатом… выбивала из колеи. Лоатт-Лэ терялся и не знал, что ожидать от брата следующим шагом. Уход с поста? Предложение мирно сложить оружие? Вроде бы он никогда не отличался излишней сентиментальностью и бережливостью к людям, а теперь?
Или что-то иное задело «торийского монстра», что он пока сам не в состоянии осознать?
В любом случае разговор необходимо было сворачивать. Эйнаор готов был уже лично вручить брату эту несчастную машину, лишь бы он успокоился. С другой стороны, долг требовал иного.
— Нам нужен военный полиморф для сравнений с изначальными документами проекта. Помоги мне достать такого. Любого. На твое усмотрение.
Лаккомо злобно молчал. Видел уже методы брата, но умом понимал, что никуда от них не деться. Был вариант взяться за сканирование самому, но только Золотой Журавль трезво оценивал свои силы. Перестарается, убьет, потом сам же будет жалеть.
— Лаки, пожалуйста, — на сей раз мягко попросил Эйнаор. О больной голове старательно пришлось забыть. — Мы должны доказать их различия.
И о чем только думало Его космическое Величество? Эйнаор не знал, но очень хотел, чтобы по своей спонтанной прихоти Лаккомо не угробил весь сформировавшийся план. Их план. Такой, который поможет спасти миллиарды жизней, если все пройдет как надо. Ведь что такое пара-тройка сгубленных ради победы солдат? Отдавших свои жизни не даром, а на лабораторном столе. Мелочь во благо большинства.
Или все-таки нет?
— Хорошо. Я пришлю вам полиморфов. Как только отберу пригодных.
Победа в дискуссии звучала хуже поражения.
Эйнаор ненавидел этот сухой тон брата. Хлесткий как оплеуха и настолько же болезненный для родного человека.
А Лаккомо, понимая, что разговор безвозвратно испорчен, развернулся и молча направился к выходу. Лучше так, без лишних слов, чтобы не сделать еще хуже.
— И все это потому что ты снова что-то вспомнил? — Не оборачиваясь, в сердцах спросил король, не надеясь на ответ.
Шаги на миг затихли.
— Не знаю, — тихо отозвался Лаккомо. — Но мне знакомо, каково чувстовать себя подопытным.
Лаккомо покинул подвалы Академии, ни с кем более не пересекаясь. Встречаться даже с сотрудниками лаборатории не хотелось. Разговор с братом сбил остатки нейтрального настроения, и теперь, чтобы не сорваться на окружающих вице-королю требовался покой.
И почему Эйнаор спросил именно это? Неужели все его действия были столь явными? Лаккомо не думал о том, как его поведение смотрелось со стороны, он просто шел по течению своих сиюминутных эмоций. Давно не случалось подобного. Пожалуй, с тех пор как ему пришлось почти целиком заменить весь экипаж Стремительного.
Но эти образы… Что это такое? Воспоминания о том, чего не происходило? Отголоски прошлого, которое лишь совершится?
Лаккомо со временем все чаще начинал теряться в том, что когда-то видел во снах, и путать с тем, что приходило в видениях. Мимолетные кадры иногда отзывались чем-то похожим. События и реакции людей создавали ощущение прошедщего и ранее пережитого. Войны, потери, глобальные трагедии и мелкие споры. Казалось, что некоторые вещи уже случались, но где-то не сейчас. Не здесь. Или не ранее.
Даже полиморфы и те казались знакомыми. Каким-то общим оттенком, едва уловимым фоном и той… безвыходностью, которая удерживала их на заданиях.
Алиетт-Лэ в такие моменты понимал, что ему катастрофически не хватает опыта. Непроявленный дар щедро предоставляет примеры, но возможности полноценно его развернуть не предвещается. На чем? Если из единственно возможной подпитки существует только Исток. Да и с кем, если единственный кто мог действительно заглянуть ему в голову был его брат.
Не хорошо сложился последний разговор. Придется исправлять содеянное и оправдываться за сказанное. Но не сейчас, возможно, не сегодня. Позже, когда прийдет понимание своего состояния и все всплески можно будет обсудить спокойно, а не сгоряча. Эйнаор умен, он всегда выслушает.
Сам же Лоатт-Лэ после ухода брата не выдержал и сорвался. Ближайшая аппаратура на столе с грохотом посыпалась на пол от широкого взмаха рукой. К чему все это? Старания, наработки, попытки придумать, как спасти всех и выйти с наименьшими потерями, если одной фразой брат разбил все долголетние планы. Все теперь хлам. Бесполезный мусор, не отработавший даже тестовых испытаний. Конечно… легче сказать, что все это нельзя, чем изобретать варианты благополучного будущего.
Эйнаор со злости ударил кулаком по столу и рухнул на ближайшее кресло. Все это бред. Бестолковый и беспощадный. Надо было бы достроить эти несчастные торийские машины раньше. Выпустить, наконец, в галактику еще во времена молодости и снести к дъеркам эту ненавистную Цинтерру. Не слушать брата, и пойти против формальных договоренностей. Тогда бы не дошло до современных машин. А Цинтерра просто не успела бы возвести заградительную зону вокруг себя.
Ведь это Лаккомо сорок лет назад отказывался использовать наработки Джаспера Крэта в военной программе Тории. Он предупредил, что у планеты могут начаться серьезные проблемы с галактическим судом.
Плевать. Как начались бы, так и закончились. Какой суд бы посмел возмутиться, если бы никаких судов не осталось? Сейчас бы уже ничего не осталось, а они с братом жили бы уже спокойно. Вместе.
Но нет, Его Величество предпочел остаться до безобразия честен перед законом. И при этом, он закрывал глаза на то, как эти же наработки архивного секретного кода применялись на родном корабле!
Честнейшая Тория… Блюститель своих законов. Да, конечно!
Эйнаор подпер голову ладонью и прикрыл глаза. Нет хуже чувства, чем чувство упущенного шанса. Теперь его уже не наверстать. Не так, и не в таких оттенках. Надо было быть жестче и упрямее.
Надо было.
А Лаккомо шёл пешком по улице, не обращая ни на кого внимания. Постепенно гнев уходил. Ветер приглушил душевную боль, а трезвый расчёт вновь победил, найдя всему своё оправдание. Эмоции удалось погасить и забить глубже в сознание. Каждый раз они оказывались неуместны и заканчились проблемой.
Лучше так, с холодным умом и ясным взглядом.
На душе настала долгожданная тишина. И спокойствие…
А что, если когда-нибудь чувства будут загнаны настолько глубоко, что вызвать их обратно уже не получится? Что, если с каждым таким ударом, с каждой новой болью всё меньше и меньше будет оставаться в душе простых человеческих чувств? Что, если жизнь придётся мерить лишь понятиями выгоды и пользы? Чем тогда он сам будет отличаться от машины? К тому же, даже эти машины сейчас испытывают чувства.
Сам не замечая как, Лаккомо давно шёл известным маршрутом.
Стоило выговориться. Нет, не так… выругаться. Один раз и на все в целом. Грязно со вкусом, как дельцы из притонов контрабандной столицы Фарэи. Вылить словестно всю накопленную дрянь последних десятилетий, с примесью видений и мерзких снов. И почему всегда всплывает в голове всякая гниль? Почему именно боль, насилие, угрозы и принуждения? Неужели только такие моменты стоят того, чтобы они проявлялись? Говорят всегда, что из прошлого помнится только самое волнующее и яркое. Но неужели так совсем не было ничего хорошего? Или окружение последних пятидесяти лет с маразматичными старперами и вечно гибнущими на глазах доверившимися подчиненными не способствует просто хорошим воспоминаниям?
Нога в форменном ботинке ступила на знакомый жёлтый мостик, и Лаккомо очнулся от размышлений, увидев своё отражение в воде через металлическую вязь перил.
Рука привычно отвела в сторону невидимую завесу, и Золотой Журавль перешёл поток, отделяя себя от внешнего мира.
Ветер гулял в стенах Святилища, перебирая розовые листья священных деревьев. В распахнутые настежь окна в куполообразном потолке струился почти осязаемый во влажном воздухе древнего чертога свет. Протяни руку — и поймаешь тончайший нежный шёлк. Мелкие насекомые, пролетая сквозь столбы света, блестели перламутровыми крыльями. Едва слышно журчала вода в канавке, опоясывавшей зал, и в рукотворном озере в центре. Солнце, отражаясь в зеркальной поверхности, бросало причудливые блики на высокий купол и стены. Храм дышал. Молчал. Ждал.