И они вдвоем припустили по залитому солнцем пастбищу, а я поспешил за ними, требуя объяснить, в чем дело.
– Спрашиваете, в чем дело? – пропыхтел мэр, задыхаясь от возмущения и ужаса. – Череп сам переместился вверх, обратно из ямы!
С этими словами он рванул во всю прыть, и Макс Фортен тоже прибавил ходу. Я проводил их взглядом, повернулся к яме и собственным глазам не поверил: череп снова лежал на краю карьера, точно там же, откуда я столкнул его вниз. Несколько секунд я таращился на него, ощущая, как невыразимый холод крадется по спине и все волосы на загривке становятся дыбом. Потом я повернулся и пошел прочь, стараясь не заорать. Так я сделал пару десятков шагов, но тут меня поразила абсурдность всего происходящего. Я остановился, сгорая от стыда и досады, и двинулся обратно.
Череп лежал на том же месте.
«Я сбросил туда какой-то камень вместо черепа», – пробормотал я себе под нос и прикладом ружья толкнул череп за край ямы. Когда он ударился о дно, Малыш, мой пес, внезапно поджал хвост, заскулил и понесся прочь через вересковую пустошь.
– Малыш!
Но в ответ на мой удивленный и сердитый окрик он лишь прибавил ходу. «Что за чудеса с этой собакой? – подумал я. – Никогда такого не было».
Машинально я заглянул в яму, но черепа не увидел. Я перевел взгляд. Череп снова лежал у моих ног, почти вплотную.
– Боже правый! – выдохнул я и вслепую ударил по нему прикладом.
Череп взлетел и кружась покатился по стенкам ямы на дно. Я смотрел на него, затаив дыхание, растерянный и смущенный. Потом попятился от ямы прочь, не сводя с нее глаз. Шаг, десять, двадцать… Глаза мои всё еще были прикованы к яме: я почти ожидал увидеть, как эта ужасная штука выкатывается наверх. Наконец, я повернулся к раскопу спиной и зашагал домой через поросшую дроком и вереском пустошь. Дойдя до дороги, ведущей от Сен-Жильда к Сен-Жюльену, я бросил последний торопливый взгляд через плечо. В ярких лучах солнца на краю ямы белело что-то голое и круглое. Возможно, это был камень; их тут валялось предостаточно.
Войдя в сад, я сразу увидел Малыша, развалившегося на каменном крыльце дома. Он искоса посмотрел на меня и вильнул хвостом.
– И тебя совсем не мучит совесть, глупый ты пес? – спросил я, оглядывая верхние окна в поисках Лис.
Малыш перекатился на спину и протестующе поднял переднюю лапу, словно отгоняя беду.
– Не веди себя так, как будто у меня привычка избивать тебя до смерти, – возмутился я, и не зря: сроду я не поднимал руки на это свинское животное! – И нет, не подходи. Даже не думай, что я расчувствуюсь и стану над тобой кудахтать. Пусть этим занимается Лис, если захочет, а мне за тебя стыдно, и вообще, пошел ты к черту!
Малыш юркнул в дом, а я пошел следом и сразу поднялся на второй этаж, в будуар жены. Но там никого не было.
– Куда она подевалась? – растерялся я, пристально глядя на Малыша, который уже был тут как тут. – Ага, вижу. Ты не знаешь. Не делай вид, будто тебе что-то известно. И пошел прочь с дивана! По-твоему, Лис обрадуется, если у нее весь диван будет в шерсти?
Я позвонил в колокольчик и услышал от Катрин и Фины, что они не знают, куда ушла «мадам». Тогда я пошел к себе, принял ванну, сменил слегка перепачканный охотничий костюм на домашний с теплыми, мягкими бриджами и, уделив еще несколько минут своему туалету (теперь, женившись на Лис, я стал к этому особо внимателен), спустился в сад и уселся на стул под фиговыми деревьями.
– Где она может быть? – задумался я.
Малыш бочком подкрался ко мне в поисках утешения, и я простил его ради Лис. Он сразу оживился и принялся прыгать.
– Ты, прыгучий бесенок, – проворчал я, – что на тебя сегодня нашло? Если еще раз удерешь, получишь заряд дроби под хвост, чтоб веселее бежалось.
До сих пор я едва осмеливался думать об ужасной галлюцинации, жертвой которой стал, но теперь наконец решился посмотреть правде в глаза, слегка покраснев от стыда при мысли о своем поспешном отступлении.
– Подумать только, – произнес я вслух, – я и впрямь поддался на эти бабушкины сказки Фортена и Ле Бьяна и увидел то, чего не было! У меня сдали нервы, как у школьника в темной спальне.
Теперь-то я понял, что принимал за череп обычный круглый камень и вместо самого черепа столкнул в яму пару булыжников.
– Да, нервы у меня ни к черту! – продолжал я. – Должно быть, печень шалит, коль скоро мне такое мерещится. Ну да ничего, Лис скажет, что мне принять.
Еще некоторое время я огорчался, досадовал и стыдился, с отвращением думая о Ле Бьяне и Максе Фортене. Но в конце концов перестал строить догадки, выбросил из головы мэра, химика и череп и задумчиво закурил, глядя, как солнце клонится к водам океана. Когда над волнами и вересковыми пустошами сгустились сумерки, сердце мое наполнилось мечтательным, беспокойным счастьем – счастьем того рода, которое известно всем, кому довелось полюбить.