Я размышлял о «нас» спокойно, но с интересом и неким подобием изумленного благоговения. В каком виде я могу представить наши отношения даже самому себе, не унижая и не оскорбляя их при этом безвкусными побрякушками сентиментальности? Ибо это наше хрупкое равновесие зависимости и независимости, это наше трезвое, критическое, насмешливое, но нежное отношение друг к другу, конечно же, было микрокосмом интимного человеческого сообщества, – пусть простым, но реально существующим образцом той высокой цели, к достижению которой стремится весь мир.
Весь мир? Вся вселенная? Над моей головой во мраке зажглась звезда. Одна дрожащая стрела света, пущенная Бог знает сколько тысячелетий тому назад, вонзилась в меня и наполнила мое сердце страхом, а нервы – предчувствием. Ибо какое значение для такой вселенной может иметь наше случайно возникшее, хрупкое, недолговечное сообщество?
Но сейчас, вопреки всякой логике, мной овладело иррациональное непреодолимое желание молиться; нет, конечно же не звезде, этой обыкновенной печи, которой расстояние придало фальшивый ореол святости, а чему-то другому, тому, что дало понять моему сердцу контраст между звездой и нами. Но что, что это могло значить? Разум, вглядываясь в окружающую звезду тьму, не обнаружил ничего – ни Создателя Звезд, ни Любви, ни даже Силы. Он видел одно лишь только Ничто. И все же сердце пело хвалу этому неведомому.
Я раздраженно стряхнул с себя глупое наваждение, оставил в покое непостижимое и вернулся к близкому и конкретному. Отбросив желание молиться, а также страх и горечь, я решил более трезво изучить это замечательное «мы», эту на удивление впечатляющую данность, которая для нас самих осталась основой вселенной, хотя в сравнении со звездами эта данность казалась такой малостью.
Впрочем, мы были незначительными и, может быть, даже смешными, и сами по себе, а не только в сравнении с подавляющей нас громадой космоса. Мы были такими стандартными, такими банальными, такими респектабельными. Мы были просто семейной парой, без излишнего напряжения «отбывающей» совместную жизнь. В наше время брак вообще был делом сомнительным. А наш брак, начавшийся так банально-романтически, был сомнителен вдвойне.
В первый раз мы встретились, когда она была еще ребенком. Наши взгляды пересеклись. Какое-то мгновение она смотрела на меня спокойно, внимательно и даже, как показалось моему романтическому воображению, с каким-то неясным, идущим из глубины души признанием. Так или иначе, но я понял (вернее с юношеским пылом убедил себя), что этот взгляд – моя судьба. Да! Каким предопределенным казался наш союз! А сейчас, по прошествии многих лет, каким он казался случайным! Да, конечно, мы прожили в браке довольно долго и практически стали одним целым, словно два дерева, стволы которых срослись, деформировав и в то же время поддержав друг друга. Сейчас, трезво глядя на вещи, я считал ее просто полезным, но зачастую причиняющим много беспокойства придатком моей личной жизни. В целом, мы были вполне разумными партнерами. Мы предоставили друг другу определенную свободу и потому были в состоянии вынести нашу близость.
Таковы были наши отношения. Для понимания вселенной они, на первый взгляд, не имели большого значения. Но в глубине души я знал, что это не так. Даже холодные звезды, даже космос со всей его бессмысленной безбрежностью не могли убедить меня в незначительности этого нашего, пусть несовершенного, пусть недолговечного, но драгоценного для нас микроскопического сообщества.
А действительно, мог ли наш, не поддающийся четкому определению, союз иметь хоть какое-то значение для кого-то, кроме нас самих? Например, являлся ли он доказательством того, что сутью природы всех человеческих существ является любовь, а не страх и ненависть? Был ли он примером того, что мужчины и женщины всего мира, невзирая ни на какие неблагоприятные обстоятельства, способны создать всемирное сообщество людей, зиждущееся на любви? Более того, являясь порождением космоса, был ли наш союз доказательством того, что любовь в определенном смысле, является также основой космоса? И мог ли он в своем подлинном величии, гарантировать нам, его тщедушным служителям, в определенном смысле вечную жизнь? Вообще, доказал ли он, что любовь – это Бог, и что Бог ждет нас на небесах?
Нет! Наше драгоценнейшее, уютное, дружелюбное, и в то же время изнуряющее, смехотворное, скучное сообщество духа не доказало ничего из вышеперечисленного. Оно не гарантировало ничего, кроме своей несовершенной правоты. Оно было всего лишь микроскопическим, очень ярким воплощением одной из возможностей существования. Я вспомнил о несметном количестве невидимых звезд. Я вспомнил о страхе, горечи и ненависти, из которых состоит человеческий мир. Я вспомнил также и о наших собственных, не таких уж редких, спорах. Я напомнил себе, что очень скоро мы должны исчезнуть, как исчезает рябь, поднятая на поверхности спокойного водоема утренним ветерком.