Выбрать главу

Правда это была или ложь, но сейчас глубокий вырез на черном атласном платье Моники позволял видеть гораздо большую часть ее восхитительного бюста, чем разрешалось цензурой.

Моника смущенно следовала за Хантером.

— Извините, что я помешал вам, — обратился продюсер к Колби. — Но если я узнаю сегодня мнение мистера Килцера, это позволит сберечь много денег и крови.

Колби кивнул и пробормотал, что вторжение вполне простительно. На самом деле он здорово растерялся. Хантер повернулся к Килцеру. — Мы можем выяснить все сейчас.

Продюсер взял Монику за руку, потянул актрису к столу и сказал:

— Взгляните! Это платье я заказал для фильма «Девственная волчица». Если тут есть нечто недопустимое, я хочу знать это сейчас. А не после, как я израсходую половину бюджета и сниму все ее сцены. Посмотрите.

Килцер, казалось, испытывал одновременно смущение и гнев. Он привстал и произнес:

— Послушайте, Хантер…

Но Хантер сделал шаг назад, крепко взял Монику за плечи и заставил ее наклониться над столом.

— Вот! Вы видите ее под тем же ракурсом, что и камера во время съемки. Я спрашиваю вас — это допустимо?

Повернувшись к Колби, Хантер сказал:

— Что вы думаете? Можно ли увидеть нечто вульгарное и неприличное в том, что так естественно и прекрасно?

Моника невинно посмотрела в глаза Килцера и трогательно помахала ресницами, как она делала в четырех фильмах, где играла проститутку с добрым сердцем, в конце концов исправившуюся и вышедшую замуж за героя.

Казалось, она готова заплакать от обиды. Почему именно на нее вечно обрушиваются преследования цензуры и оскорбления? Со слезами на глазах она посмотрела на Колби, ища у него защиты.

Килцер поднялся и произнес тихим, но взволнованным голосом:

— Хантер, прошу вас! Это неприлично! Приходите завтра утром в мой офис с мисс Дорн, и мы все обсудим. Или пришлите мне фотографии, и я сообщу вам свое мнение.

— Завтра в семь утра мисс Дорн должна быть на съемочной площадке! С нынешним бюджетом мы не можем целые дни обивать пороги кабинетов!

— Весьма сожалею… — произнес Килцер; он повернулся к Колби: — И еще я сожалею об этом досадном вторжении!

Но председатель был слишком сильно поглощен разглядыванием того, чем он давно тайно восхищался в темных кинотеатрах.

— Я настаиваю на том, чтобы мы обсудили это сейчас! — сказал Хантер.

— Хорошо, — согласился наконец Килцер, словно он хотел избежать громкого скандала. — Но не в присутствии мисс Дорн.

— Ей завтра вставать в шесть часов, — сказал Хантер. — Я отправлю ее домой…

Он щелкнул пальцами, вспомнив что-то.

— Черт возьми! Мы приехали в моей машине! Я договорюсь насчет такси…

Не успел Хантер позвать метрдотеля, как Колби предложил:

— Я могу подбросить мисс Дорн. Я возвращаюсь в мой отель.

— О, правда? — сказала Моника, тронутая его участием. — Это недалеко, на Мейпл-драйв.

Килцер поблагодарил председателя за понимание и помощь. Колби и мисс Дорн ушли, оставив Хантера и Килцера обсуждать вопросы цензуры. Хантер занял место конгрессмена.

— Дело в шляпе, — сказал он. — У Моники не бывает проколов.

— Я не желаю ничего знать об этом! — возмущенно произнес Килцер.

— Хорошо, хорошо, — сказал Хантер и попросил официанта принести бренди.

Моника Дорн из личного опыта знала, что имидж секс-символа возводит преграду между актрисой и мужчинами. Она никогда не имела статуса Риты Хэйворт или недавно появившейся Мэрилин Монро. Она не снималась в супердорогих фильмах или в ролях, созданных лучшими сценаристами. Но она имела свой круг поклонников — главным образом благодаря создаваемому ей порочному образу. Она знала, что многим мужчинам нравится секс с долей грязи — когда речь шла не о женах. При желании Моника играла в жизни роль шлюхи. Становилась неявным агрессором.

Это приносило двойной результат. Мужчина убеждался в своей неотразимости даже для женщины, которую все считали окруженной многочисленными поклонниками. И она сберегала время, поскольку считала секс скучным занятием.