Правда это была или ложь, но сейчас глубокий вырез на черном атласном платье Моники позволял видеть гораздо большую часть ее восхитительного бюста, чем разрешалось цензурой.
Моника смущенно следовала за Хантером.
— Извините, что я помешал вам, — обратился продюсер к Колби. — Но если я узнаю сегодня мнение мистера Килцера, это позволит сберечь много денег и крови.
Колби кивнул и пробормотал, что вторжение вполне простительно. На самом деле он здорово растерялся. Хантер повернулся к Килцеру. — Мы можем выяснить все сейчас.
Продюсер взял Монику за руку, потянул актрису к столу и сказал:
— Взгляните! Это платье я заказал для фильма «Девственная волчица». Если тут есть нечто недопустимое, я хочу знать это сейчас. А не после, как я израсходую половину бюджета и сниму все ее сцены. Посмотрите.
Килцер, казалось, испытывал одновременно смущение и гнев. Он привстал и произнес:
— Послушайте, Хантер…
Но Хантер сделал шаг назад, крепко взял Монику за плечи и заставил ее наклониться над столом.
— Вот! Вы видите ее под тем же ракурсом, что и камера во время съемки. Я спрашиваю вас — это допустимо?
Повернувшись к Колби, Хантер сказал:
— Что вы думаете? Можно ли увидеть нечто вульгарное и неприличное в том, что так естественно и прекрасно?
Моника невинно посмотрела в глаза Килцера и трогательно помахала ресницами, как она делала в четырех фильмах, где играла проститутку с добрым сердцем, в конце концов исправившуюся и вышедшую замуж за героя.
Казалось, она готова заплакать от обиды. Почему именно на нее вечно обрушиваются преследования цензуры и оскорбления? Со слезами на глазах она посмотрела на Колби, ища у него защиты.
Килцер поднялся и произнес тихим, но взволнованным голосом:
— Хантер, прошу вас! Это неприлично! Приходите завтра утром в мой офис с мисс Дорн, и мы все обсудим. Или пришлите мне фотографии, и я сообщу вам свое мнение.
— Завтра в семь утра мисс Дорн должна быть на съемочной площадке! С нынешним бюджетом мы не можем целые дни обивать пороги кабинетов!
— Весьма сожалею… — произнес Килцер; он повернулся к Колби: — И еще я сожалею об этом досадном вторжении!
Но председатель был слишком сильно поглощен разглядыванием того, чем он давно тайно восхищался в темных кинотеатрах.
— Я настаиваю на том, чтобы мы обсудили это сейчас! — сказал Хантер.
— Хорошо, — согласился наконец Килцер, словно он хотел избежать громкого скандала. — Но не в присутствии мисс Дорн.
— Ей завтра вставать в шесть часов, — сказал Хантер. — Я отправлю ее домой…
Он щелкнул пальцами, вспомнив что-то.
— Черт возьми! Мы приехали в моей машине! Я договорюсь насчет такси…
Не успел Хантер позвать метрдотеля, как Колби предложил:
— Я могу подбросить мисс Дорн. Я возвращаюсь в мой отель.
— О, правда? — сказала Моника, тронутая его участием. — Это недалеко, на Мейпл-драйв.
Килцер поблагодарил председателя за понимание и помощь. Колби и мисс Дорн ушли, оставив Хантера и Килцера обсуждать вопросы цензуры. Хантер занял место конгрессмена.
— Дело в шляпе, — сказал он. — У Моники не бывает проколов.
— Я не желаю ничего знать об этом! — возмущенно произнес Килцер.
— Хорошо, хорошо, — сказал Хантер и попросил официанта принести бренди.
Моника Дорн из личного опыта знала, что имидж секс-символа возводит преграду между актрисой и мужчинами. Она никогда не имела статуса Риты Хэйворт или недавно появившейся Мэрилин Монро. Она не снималась в супердорогих фильмах или в ролях, созданных лучшими сценаристами. Но она имела свой круг поклонников — главным образом благодаря создаваемому ей порочному образу. Она знала, что многим мужчинам нравится секс с долей грязи — когда речь шла не о женах. При желании Моника играла в жизни роль шлюхи. Становилась неявным агрессором.
Это приносило двойной результат. Мужчина убеждался в своей неотразимости даже для женщины, которую все считали окруженной многочисленными поклонниками. И она сберегала время, поскольку считала секс скучным занятием.