Розенблатт пытался развить идею «Перцептрона», чтобы возможности машины не ограничивались распознаванием образов. Еще в Корнелле он в сотрудничестве с другими учеными создал систему распознавания произносимых голосом слов. Эта система получила название «Тобермори» в честь говорящего кота из рассказа английского писателя Саки, однако она так и не заработала по-настоящему. К концу 1960-х, вернувшись в Итаку, Розенблатт переключился на совершенно иную область исследований65 и стал проводить эксперименты на крысах. Дав время одной группе крыс научиться ориентироваться в лабиринте, он впрыскивал их мозговое вещество в мозг другой группы крыс, после чего запускал их в лабиринт, чтобы посмотреть, способны ли они абсорбировать знания первой группы крыс вместе с их мозгом. К какому-то определенному выводу эксперименты не привели.
Летом 1971 года66 в свой сорок третий день рождения Розенблатт трагически погиб, катаясь на яхте в Чесапикском заливе. В прессе не сообщали, что именно произошло. Но по свидетельству одного из его коллег, с Розенблаттом на борту были двое студентов, которые не умели управлять яхтой, и, когда резкий поворот паруса сбросил Розенблатта в воду, они не сумели развернуться, чтобы подобрать его. Яхта продолжала движение вперед, а он утонул.
Глава 2
Обещание. «Старые идеи – это новые идеи»
Однажды в середине 1980-х группа из примерно двадцати ученых собралась в особняке, выстроенном в старофранцузском стиле на окраине Бостона, который служил местом отдыха для преподавателей и студентов Массачусетского технологического института, откуда Марвин Мински продолжал руководить международным сообществом разработчиков ИИ. Они сидели за большим деревянным столом в центре комнаты, и Джефф Хинтон вручил каждому экземпляр заполненной математическими выкладками научной статьи, описывающей то, что он назвал «машиной Больцмана». Названная в честь австрийского физика и философа, эта «машина» представляла собой нейронную сеть нового типа, призванную преодолеть те недостатки «Перцептрона», на которые указал Мински пятнадцатью годами ранее. Мински снял скрепку, соединявшую листы статьи, и разложил их перед собой на столе, в то время как Хинтон вернулся во главу стола и сделал короткий доклад, объясняющий свое новое математическое творение. Мински молчал и просто разглядывал разложенные перед ним листы. Когда доклад закончился, он встал и вышел из комнаты, оставив разложенные аккуратными рядами листы на столе.
Хотя нейронные сети выпали из фавора ученых, после выхода в свет книги Мински «Перцептроны», Хинтон, к этому времени занявший должность профессора информатики в Университете Карнеги – Меллона в Питтсбурге, сохранял им верность. «Машину Больцмана» он создал в сотрудничестве с Терри Сейновски, нейробиологом из Университета Джонса Хопкинса в Балтиморе. Они принадлежали к числу «нейросетевых подпольщиков», как назвал их один из современников. Остальные ученые, занимавшиеся искусственным интеллектом, сосредоточились на символьных методах, в том числе на проекте Сус. Хинтон же и Сейновски продолжали видеть будущее ИИ в самообучающихся системах. Бостонская конференция дала Хинтону возможность поделиться своими новыми результатами с широким научным сообществом.
Хинтона реакция Мински не удивила. Они познакомились пятью годами ранее, и Хинтон видел в Мински очень любознательного и творчески мыслящего ученого, но это сочеталось с удивительным ребячеством и безответственностью. Хинтон часто рассказывал историю о том, как Мински учил его, каким образом получить «идеальный черный цвет» – то есть цвет, полностью лишенный цвета. Достичь такого совершенства с помощью черных пигментов невозможно, объяснял Мински, потому что эти пигменты все равно будут отражать свет. Добиться этого можно с помощью нескольких бритвенных лезвий, установленных V-образно, так чтобы свет, попав в эту ловушку, бесконечно отражался от лезвий, не находя выхода наружу. Мински, правда, реально это фокус не продемонстрировал, а Хинтон так и не попробовал его осуществить. Это было типично для Мински – делать интересные и заставляющие задуматься заявления, но при этом случайные и непроверенные. И это свидетельствовало о том, что он не всегда говорил то, что думал. Во всяком случае, когда речь заходила о нейронных сетях, Мински на словах критиковал их и сетовал на их ограниченные возможности – да еще и книгу написал, которая широко цитировалась и как будто бы окончательно доказывала их бесперспективность, – но его истинное отношение к ним было не столь уж твердокаменным. Хинтон видел в нем «бывшего нейросетевика», то есть человека, который изначально принимал идею о машинах, ведущих себя подобно сети нейронов в мозге, потом разочаровался в этой идее, не оправдавшей его ожиданий, но все-таки продолжал таить в себе призрачную надежду на то, что эта идея еще проявит себя. После того как Мински покинул заседание в Бостоне, Хинтон собрал оставленные им листы и переслал их в офис Мински, сопроводив короткой запиской, в которой говорилось: «Возможно, вы оставили их случайно».