От этих страниц захватывает дух: Гибсон использует все, что попадается ему под руку, чтобы создать текст, в котором прослеживается его особая смесь отчаяния и непокорности. Но его готовность к сокращениям также отражает в более широком смысле тот факт, что связная, переплетенная, неаннотированная, "полная" печатная книга, на которой зациклилась современная книжная культура - идеальная, "чистая копия", заставляющая аукционистов пританцовывать на месте, - еще не была доминирующим средством передачи текста. Становление книги благодаря таким знаковым изданиям, как "Фолио" Джонсона и Шекспира, конечно же, является одним из самых громких и важных событий в литературной культуре XVII века, и мы видели роль Уильяма Уайлдгуса в этом преобразовании. И я, конечно, не хочу уничтожать этот сдвиг с помощью ревизионизма "все или ничего" . Но на протяжении большей части раннего модерна современное предположение о том, что (по словам Джульет Флеминг) "произведение совпадает с книгой" - что одно литературное произведение равно одному физическому объекту - еще не было аксиомой. Книга еще не была исключительным или, возможно, даже доминирующим носителем текста (существовали рукописи, письма, баллады на одном листе, не говоря уже о воспринимающих текст стенах и окнах, тарелках и предметах мебели), и книга была материальной формой, которую можно было легко переделать. Книги обычно продавались без переплета; несколько памфлетов могли быть скреплены вместе позднее, чтобы создать новые составные целые книги или Sammelbände, в которых одно физическое целое содержит множество более коротких текстов, начавших свою жизнь как отдельные публикации; читатели могли добавлять пустые страницы к печатным текстам, чтобы освободить место для рукописных примечаний. Некоторые книги печатались с очень широкими полями для того, чтобы сделать возможным именно такой вид писанины - например, экземпляр книги Томаса Литтлтона "Tenures" (1591), хранящийся сейчас в Шекспировской библиотеке Фолджера, имеет огромные поля, которые представляют печатный текст как отправную точку для длительного процесса письма. Аннотируйте меня! заявляет эта книга.
В этой культуре печатная книга была более условной формой, чем можно было бы ожидать, - это был физический объект, подлежащий обсуждению, и вырезание страниц с посвящениями не обязательно было трансгрессивным актом, каким его считали более поздние периоды: "Священным товарам свойственно, - как отмечалось в издании Ланселота Эндрюса, - становиться лучше в результате их использования".
Многие читатели раннего Нового времени выражали свою заинтересованность в чтении, знаниях и мыслях не тем, что фетишизировали книги, складывали их в коробки или за закрытые двери; читать означало делать пометки, аннотации, переплетать, переставлять, переформатировать, разрезать. Можно думать о Мэри и Анне Коллетт как о тихих и послушных племянницах, едва заметных рядом со своим доминирующим дядей. Другой - переосмыслить их как радикальных книгоделов, обративших внимание на чудесный потенциал непостоянства, заложенный в печатной книге раннего модерна. Мы видим это стремление к переосмыслению книг на следующей странице: из последней главы Евангельской гармонии, созданной для Карла I в 1635 году из разрезанных изданий английской Библии и широкого спектра антверпенских набожных гравюр.