Шанц не разделял восторгов Волкова, оставаясь непробиваемым скептиком до последнего. Он хорошо помнил, каких нервов и усилий стоило им обезвредить несколько менее покладистых экземпляров, отличавшихся редкой даже для животного мира агрессивностью. Порой они вели себя, словно гигантские насекомые, причём некоторые из них напоминали этот вид животного царства даже внешне, демонстрируя не меньшую, а, возможно, и большую ярость и бескомпромиссность.
Последний образец проекта порадовал своих создателей стопроцентной человеческой внешностью, совершенно без намёков на клешни, клыки или жвала, собирающиеся выскочить у него из нутра. И тем не менее ничего не выражающие безжизненные черты спящего атланта скорее отталкивали, чем привлекали; в них было не больше жизни и естественности, чем в серых, покрытых кафелем стенах и бронебойных дверях, ограждавших это существо от внешнего мира. Доктор Шанц относился к последнему подопытному, пожалуй, даже более настороженно, чем к предыдущим, более устрашающим на вид.
Лаборантка лет тридцати с глубоким шрамом на левой щеке следила за показаниями компьютера, подсоединённого к системе жизнеобеспечения. В данный момент она старалась делать это чуть более внимательно, чем обычно, поскольку рядом находился профессор. В стороне за стеклянной перегородкой притихли двое охранников в чёрной униформе, непривычно режущей глаз в медицинской лаборатории, где почти всё было ослепительно белого цвета, включая, конечно, и стерильные халаты учёных.
Доктор Шанц подошёл к саркофагу и встал рядом с профессором. За пять лет они никогда не здоровались по утрам, так же как и не прощались, будто эти годы слились в один сплошной, бесконечно долгий рутинный день. Тот с какой-то странной улыбкой изучал лицо подопытного, склонившись над стеклянной крышкой саркофага. Волкову было далеко за семьдесят, во всём его облике сквозило что-то от умудрённого Франкенштейна, демонического, но тем не менее внушающего уважение. Его пышная седая шевелюра, видимо, уже несколько лет не знала расчёски; выражение лица могло быстро смениться с гневного на приятное и радушное и, в целом, он мог казаться артистичным и непостоянным, что иногда встречается среди людей неадекватных или гениев.
Доктор Шанц являл собой полную противоположность руководителя научного института, однако иногда могло показаться, что он вполне успешно перенял многие черты характера своего наставника. Он был моложе профессора почти на тридцать лет; вечно бесстрастное выражение его лица выдавало в нём скептика, трудоголика и практика; из-под стёкол очков в строгой металлической оправе мерцал взгляд холодных свинцово-серых глаз, взгляд акулы, не упускающий из виду ни одной мелочи. Надо сказать, этого пронизывающего «стеклянного» взора доктора побаивались многие из рядовых лаборантов.
Альберт Шанц считался вторым человеком в институте после профессора, поэтому ни одно из зрелищных представлений местного научного аттракциона ни в коем случае не могло обойтись без него. Более того, иногда он знал наперёд, что должно случиться, будучи посвящён во все детали, как того и требовал рабочий протокол. Между тем ему не хотелось думать о том, что все доступные ему сведения проходят через руки профессора, власть которого в этом удалённом от цивилизации научно-исследовательском институте, затерянном среди прикаспийских степей и холмов, была безгранична и сравнима разве что с каким-то диктаторским правлением. Престарелый самодержец явно знал и оберегал свою власть, стараясь держать на привязи всех сотрудников, включая даже самых приближённых вроде Шанца.
Однако у доктора в кармане был сильный козырь: врождённое чувство дипломатии, невероятное терпение и некоторая способность научного предвидения. Это можно было назвать каким-то шестым чувством, поразительным чутьём, позволявшим ему предугадывать некоторые грядущие события в области их общих с профессором научных изысканий. Однако о большей части этих предчувствий он предпочел бы умолчать, дабы профессор Волков не счёл его паникёром.
Вообще говоря, в последнее время их отношения сложно было назвать даже партнёрскими. С некоторых пор Шанцу начало казаться, будто профессор скрывает от него какие-то очень важные научные данные или чего-то попросту не договаривает. От этого противного чувства подозрительности и недоверия было крайне сложно избавиться, и время от времени это проявлялось в виде яростных споров и вспышек раздражительности у обоих, хотя, осознавая явное преимущество профессора по опыту и рангу и не забывая о дипломатии, доктор всегда оставлял за своим руководителем право на окончательное решение.