Все это не означает, что Кремль пытается создать у россиян подлинное повышенное понимание истории. До полномасштабного вторжения России в Украину я не рассматривал использование истории как выражение четкой или последовательной идеологии, а скорее как постфактум оправдание власти Кремля и его видения России. Однако с 24 февраля 2022 года стало ясно, что Путин и его окружение начали верить в собственную ложь. Это действия не столько циников, сколько экстремистов, совершающих преступления во имя Великой Отечественной войны и освобождения. Слишком долго вглядываясь в отражение собственного героического прошлого, Кремль заставил свою армию, свой народ и себя самого жить в зеркальном мире, где история перевернута.
Идея о том, что под руководством Путина россияне заново открывают для себя сознание своей культуры и истории, также является для СМИ и политиков средством оправдания политики, но она также выполняет символическую функцию и дает ощущение цели. Если объединяющий нарратив истории отвечает на вопрос, почему россияне принадлежат друг другу, то аргумент, что россияне обладают уникальным "культурным сознанием", отвечает на вопросы, почему Россия особенная, какое предназначение она выполняет как нация и почему она имеет право диктовать другим странам и даже контролировать их. Усилия Кремля по созданию этого образа культурного сознания, убеждению людей в его реальности и поощрению его физических проявлений, часто вопреки объективной реальности, являются определяющей чертой внутренней политики с (по крайней мере) 2012 года. Но для понимания этой идеологической функции сначала необходимо детально разобраться в том, как Кремль использует прошлое и обращается к истории.
Конспект книги
Чтобы аргумент о том, что россияне обладают доступом к особому и своеобразному сознанию, мог работать, правительство и поддерживающие его СМИ должны сначала определить границы этого сознания: что приемлемо и что неприемлемо, когда речь идет об обсуждении истории? Знание "истинной" истории и пропаганда "ложной" истории образуют здесь разделительную линию, а Кремль выступает в роли исторического арбитра, навязывая свои решения с помощью дискурсивных, законодательных и политических рамок, определяющих, какая история является патриотической, а какая - невыразительной. Глава 2 рассматривает эти рамки, обращая внимание прежде всего на усиление политики, такой как создание агентств, занимающихся защитой исторической правды, масштабное внедрение ориентированных на молодежь инициатив по военной истории и создание влиятельных организаций для продвижения кремлевских исторических нарративов. Однако, наряду с продвижением "правильного" взгляда на историю, правительство также занимается пресечением различных интерпретаций прошлого, принимая законы, запрещающие обсуждение табуированных исторических тем, препятствующие надлежащему историческому исследованию и даже заключающие инакомыслящих в тюрьму. Делегитимизируя альтернативные взгляды на историю с помощью законов о памяти, персональных преследований и замалчивания, правительство и его сторонники пытаются свести смысл патриотизма к взглядам человека на историю: якобы настоящие патриоты верят в прошлое Кремля и готовы его защищать.
Чтобы создать условия для убеждения людей в этой перспективе, Кремль и государственные СМИ стремились привить дискурс, в котором люди могли бы признать актуальность и важность исторических символов и ссылок, наводняющих новостные циклы. В главе 3 рассматривается, как прокремлевские политики и СМИ сделали историю актуальной темой повседневного обсуждения в новостном цикле, "исторически обрамляя" текущие события как продолжение и даже сплетение прошлого. Историческое обрамление обозначает интенсивную и развитую форму исторической аналогии, включающую сотни и даже тысячи отдельных сравнений между текущим и прошлым событием. В главе 3 подробно рассказывается о том, как всепроникающее чувство исторического нарратива сопровождало освещение в СМИ трех важнейших событий: