1. В первом исследовании российские СМИ и правительство рассматривают смешение украинского кризиса и Великой Отечественной войны в период с февраля по май 2014 года. На основе анализа 3 509 примеров в нем подробно описывается, как Кремль использовал призрак нацистов и украинского националиста времен войны Степана Бандеры, чтобы подорвать протесты на Майдане и оправдать аннексию Крыма перед внутренней аудиторией. По мере того как Россия разжигала войну в Донбассе на востоке Украины, СМИ представляли разгорающийся конфликт как повторение советско-нацистских сражений в Украине, а поддерживаемые Россией бойцы изображались как солдаты Красной армии, доблестно сражающиеся с фашизмом, как их деды и за память о них.
2. Второе исследование представляет собой крупнейший на сегодняшний день анализ российского освещения западных санкций. На основе анализа 3 889 примеров исторического фрейминга, использованных в период с июля по октябрь 2014 года, в нем подробно описывается, как источники использовали ностальгию по советскому и травму от распада СССР, чтобы представить санкции как попытку Запада унизить Россию, как в 1990-е годы, и даже уничтожить ее, как он якобы уничтожил СССР. Отвлекая внимание от экономических последствий (навязанных Кремлем) контрсанкций и растущей международной изоляции России, государственно-присоединившиеся СМИ превозносили политические меры Путина как свидетельство того, что он воссоздает стабильность СССР брежневской эпохи, мстя и устраняя деградацию конца 1980-х и 1990-х годов.
3. Третий пример - редкое англоязычное исследование того, как российские СМИ освещали военную интервенцию в Сирии. Опираясь на анализ 3 410 сопоставлений, сделанных в период с сентября по декабрь 2015 года, оно показывает, как источники изображали российское вмешательство в Сирию в основном в геополитических терминах, как справедливое восстановление постъялтинского порядка и статуса советской великой державы в ближайший послевоенный период. Российские СМИ смешивали критику Запада в адрес российского вмешательства в Сирии с политикой сдерживания США времен холодной войны, представляя Сирию как войну по доверенности. Исторические рамки Сирии в начале холодной войны предвещали возврат к более наступательному и мессианскому представлению о роли России в мире, что нашло отражение в государственной пропаганде российской культуры и истории в стране и за рубежом.
Эти исследования важны не только как примеры исторического фрейминга, но и потому, что они объясняют нарративы, с помощью которых многие россияне интерпретировали определяющие эпоху события в Украине и Сирии. Ни в коем случае не желая оправдать ложь российского государства при описании его действий на Украине и в Сирии, стоит проанализировать освещение этих сейсмических эпизодов государственными СМИ, чтобы понять, в каких рамках эти события были представлены миллионам россиян - особенно потому, что они обеспечивают контекст, в котором россияне понимают продолжающуюся агрессию их страны против Украины.
Продвижение медиа- и политического дискурса, в котором память имеет значение, требует двух элементов: во-первых, память необходимо сделать актуальной для настоящего; во-вторых, память и история должны быть объединены, чтобы внушить, что историческая правда и объективность уязвимы. Чтобы добиться последнего, Кремль опирался на секьюритизацию исторической интерпретации, переплетая использование истории с уже существовавшим медиа- и политическим дискурсом, который поддерживал основные элементы его мировоззрения. В главе 4 подробно описывается, как использование истории зависело от этих разнообразных смежных и связанных с ними нарративов, касающихся иностранных агентов, русофобии, исторической фальсификации и элитаризма, и рассматривается их значимость для поддержки основных целей кремлевского использования истории. В главе 4 утверждается, что обращение к истории зависит от того, насколько оно укреплено в этих параноидальных политических рамках и медийном дискурсе.
Проследив законодательные и дискурсивные рамки, в которые был встроен призыв к истории, в главе 5 рассматриваются перформансы и проекты, воплотившие эти слова и законы в жизнь для обычных граждан. Поощряя деятельность и вовлеченность в историю, правительство могло якобы мобилизовать граждан на исполнение и укрепление кремлевских исторических нарративов. Опираясь на личные интервью с государственными и независимыми деятелями культуры и доступ к неопубликованным рекламным материалам, глава начинается с описания роли Министерства культуры в продвижении патриотической истории в повседневную жизнь, причем инициативы часто курировал лично Владимир Мединский, министр культуры с 2012 по 2020 год. Подчеркивается роль Мединского как движущей силы обращения к истории. Проявляя фанатизм, который возмутил даже Путина, в этой главе показано, как Мединский действовал скорее как министр памяти, чем как министр культуры, возглавляя стремительный рост Российского военно-исторического общества (РВИО), которому правительство передает значительную часть своих инициатив по сохранению памяти.