Эти пересечения между культурным и классовым сознанием лучше всего понимать как удобную адаптацию советского типа мышления о принадлежности и идентичности (классового сознания), которое сохранилось в российской культуре и дискурсе. Его появление здесь не случайно: (пост)советские граждане и институты часто пересказывали чернобыльскую катастрофу и ленинградскую блокаду в соцреалистических нарративах, намеренно или нет (Kirschenbaum 2006). Например, в пересказах Чернобыля очевидцы использовали тропы соцреализма, чтобы переделать и пересмотреть правду о событии, превратив ее в нарратив героического триумфа, а не осуждения всего плохого в позднесоветском обществе (Johnson 2019). Другими словами, это также относится к политическому использованию истории и ее искажению. Таким образом, адаптация СМИ парадигмы классового сознания для создания образа россиян, достигших патриотического пробуждения под руководством Путина, была заимствованием доступного и удобного шаблона, а не явно просоветским актом. Такая доступность сделала бы риторические заимствования из советской парадигмы классового сознания еще более естественными для журналистов, которые вполне могли воспроизводить их бессознательно.
Знакомство постсоветской аудитории с дискурсом классового сознания также прояснило бы ожидания государства от нее; то есть многие поняли бы необходимость утверждать - или, по крайней мере, соглашаться - с кремлевским нарративом, чтобы продемонстрировать свою культурную состоятельность. В идеале эти утверждения должны были включать в себя видимые, но кажущиеся спонтанными проявления лояльности. Это было бы понятно благодаря заимствованию СМИ мобилизационного использования классового сознания в советском контексте, где видимые проявления лояльности и принадлежности часто принимали форму повторения шаблонных формулировок, выступлений и массовых демонстраций (Priestland 2007; Lenoe 1998).
В представлениях постсоветских СМИ и политиков культурное сознание - это одновременно и эмоциональная, инстинктивная реакция, и выученная реакция. Анализ советских медиаизображений классового сознания показывает, что оно было структурировано вокруг аналогичных сил, а именно того, что было названо диалектикой спонтанности/сознательности (Clark 1981). В традиционном советском социалистическом реализме человек двигался от инстинктивного и спонтанного чувства классовой справедливости к подлинному классовому сознанию с помощью партии (Clark 1981: 85). В этом смысле сознательность имеет четкие практические коннотации: если спонтанность - это неуправляемые, анархические действия, то сознательность обозначает действия, направляемые политическими силами, партией в СССР и глобальным руководством Владимира Путина сегодня.
Эта спонтанность не препятствует достижению классового сознания (Крылова 2003). В социалистическом реализме (классовый) инстинкт был необходимым условием для достижения классового сознания, и в идеальном советском новом человеке 1920-1930-х годов необходимо было сочетание церебрального и инстинктивного (или аффективного) (Халфин 2003). Акцент на инстинктивном в сочетании с готовностью руководствоваться указаниями политического начальства можно найти и в изображениях культурного сознания, хотя, конечно, вместо "классового" инстинкта в эпоху Путина действует национальный/культурный инстинкт. 5 Этот культурный инстинкт в конечном итоге представляет собой чувство, или ощущение, исторической подлинности или правдивости. Подобное отношение проявилось в насмешках СМИ над прозападной интеллигенцией и в дискурсивном повороте правительства и СМИ к простым людям (народу), которых они изображают носителями здравого смысла, русской мудрости и сопротивления западному проникновению (Хожалетева 2014b; Черняк 2014; Кагарлицкий 2014b). Этот народный акцент связан с народными (или "народными") ценностями, о которых говорилось ранее в связи с использованием истории, но он также был характерен для многих советских литературных и медийных образов классового сознания.